– Да ты знаешь, как я тебя люблю? Я, может, говорить не мастер… Хочешь на сцену – танцуй, если ты без этого жить не можешь. Стерплю. Я все люблю: голос, глаза, шею твою гордую, плечи, как смотришь, как билет выписываешь… Ты говоришь, что не любишь, но ведь я не противен тебе. Я знаю. Я знаю, что одной моей любви достаточно на двоих. Со временем поймешь и оценишь, не говори только сейчас. Ничего не говори. Дай мне шанс. Пусть здесь все успокоится…

Этот монолог был невыносим для него.

– Мне не надо, чтобы ты терпел. Не надо жертв. Жена – танцовщица… А я терплю…

Она презрительно усмехнулась:

– Ты во сне летал когда-нибудь?

– В детстве, – обескураженный таким поворотом, ответил Роман.

– Это когда ты высоко-высоко, а на земле каждую травинку видно, каждую козявку. Ты и один, и ты – целый мир. Вы вместе. И воздух упругий. И каждое движение – ласка. Каждая мышца и все тело – всему миру! Весь мир – тебе. А ты говоришь – терпеть. В детстве… А взрослым?

– Я, может, сказать так красиво не могу, – сглотнул сухой комок в горле Хоменко. – Я так же, может, чувствую. Только не видно.

– Значит, не все потеряно. Тогда подожди.

– Скажи, там у Ларина – это правда про сына?

– Что? Проснулся… А ты считал, я эти рубли в чулок копила? Подумай, лейтенант, нужна тебе баба с больным довеском? Крепко подумай. И хватит ли одной любви на всех. Вообще-то ты не безнадежен. Одно знаю точно – вернусь. Я еще сюда вернусь.

Она неожиданно обняла Хоменко и крепко поцеловала в губы.

– Спасибо, Хоменко. Большое спасибо. Без твоей глупой любви я бы, наверное, скурвилась. Только теперь поняла. И прости меня, Христа ради, водила я тебя за нос прищепкой, сама не знала зачем. Теперь знаю. Ты моим поплавком был, спасательным жилетом. Хороший, только зануда. Запомни, не будь с женщиной занудой. Пожестче надо, оперативник, порешительней. Без правил. В любви правила вредны.

Она скрылась в вагоне.

Хоменко подошел к стеклу служебного купе, но изнутри задернули шторы. Он вздохнул в полном раздрае чувств и пошел к голове состава. Его нагнал Львовский поезд, входивший на параллельный путь. Там у начала платформы милиционер узнал Ларина с двумя носильщиками и большой телегой. Вспомнил, что с утра говорили, будто тот ждет гроб с телом матери.

Чтобы как-то развеяться после трудного разговора, решил подойти, помочь.

Фээсбэшники на перроне активизировались. Здесь работали более ювелирно, чем в здании вокзала. И одеты были кто во что горазд, что сразу позволило затеряться в толпе приезжих и встречающих.

Хоменко увидел, как из второго вагона вывели троих черных в наручниках.