Мы снова вернулись к вопросу о моем убийстве, а именно этой темы мне не хотелось касаться. У него, кажется, очень ранимое самолюбие. Сейчас посмотрим, насколько ранимое.

- Извини, но это предложение не кажется мне заманчивым.

Он улыбнулся, склонившись надо мной, пальцами пробежал по моей руке.

- Мы возьмем твою жизнь, и это не предложение. Это факт.

Я состроила самые невинные глаза.

- Я думала, ты предлагаешь мне стать наложницей, матерью богов?

Он нахмурился еще сильнее:

- Я не предлагал тебе стать моей наложницей.

- А! - сказала я. - Извини, я не так тебя поняла.

Он все еще трогал пальцами мою руку, но уже не перебирал ими, будто забыл, что прикасается ко мне.

- Ты бы отвергла мое ложе?

Очень смущенный голос. Отлично.

- Ага.

- Ты хранишь добродетель?

- Да нет, просто конкретно твое предложение меня не соблазняет.

Ему всерьез было трудно сообразить, что я не нахожу его привлекательным. Еще раз он пробежал по моей руке щекочущим прикосновением. Я лежала спокойно и глядела на него, глядела прямо в глаза, потому что иначе пришлось бы смотреть на отрезанные части тел. А трудно быть тверже гвоздя, когда хочешь заорать.

Он тронул мое лицо, и на этот раз я не стала уворачиваться. Пальцы его исследовали мои черты, деликатно, нежно. И глаза уже не были спокойными. Нет, в них была тревога.

Он наклонился ко мне, будто собирался поцеловать, и ресницы на его руках затрепетали бабочками у меня вдоль тела. Я тихо взвизгнула.

- В чем дело? - отодвинулся он.

- Даже и не знаю. Отрезанные веки трепещут по коже, кишки у тебя на поясе ползают змеями, языки из твоего ожерелья пытаются меня лизнуть. И ты еще спрашиваешь?