— А он бы это сделал? — спросила она.

— Может, и нет. Он не любил розги. Хотя я частенько заслуживал порки, но на самом деле у него был мягкий характер.

Она улыбнулась, как бы намекая, что наконец мы коснулись той области, которая ей понятна, — области отношений с родителями.

— Когда вам исполнилось пятнадцать, ваша мать уже ушла от вас. Правильно?

— Я, наверное, чертовски непонятен вам, да?

— Вы действительно так думаете? — спросила она.

— Что я думаю, — ответил я, — так это то, что ненавижу, когда кто-то пытается выяснить, что я думаю. Мой отец проходимец, моя мать сбежала от нас, мой брат мерзавец, моя сестра и того хуже, а моя жена бросила меня и вышла замуж за этого члена парламента. Но здесь я не по этой причине, доктор. Я здесь потому, что получил пулю в спину, а наша Национальная служба здравоохранения собрала меня по кусочкам. Но это не значит, повторяю, не значит, что вы имеете право копаться в моих запутанных мозгах. — Я уставился в потолок. Почти год я сверлил взглядом этот чертов потолок. Он был кремового цвета, и по нему бежала тоненькая трещина, напоминающая силуэт обнаженной женщины со спины. По крайней мере, у меня возникла такая ассоциация. Но я решил, что лучше не говорить об этом доктору Плант, а то вдруг она привяжет меня к кровати и приставит к голове электроды. — Однажды мне пришлось перегонять «Контессу-32» в Голландию, — проговорил я. — Прекрасные яхты.

— Да, вы правы, — с энтузиазмом подхватила она. — Расскажите мне о своей яхте.

И возможно, потому что она сама плавала на яхте, я вдруг начал ей рассказывать. Весь фокус в том, что я выжил благодаря этой Национальной службе мучительства, и он заключался в том, что у меня был уголок, куда они не могли проникнуть, одна вселяющая надежду мечта, и этой мечтой была яхта «Сикоракс».

— Яхта называется «Сикоракс», — сказал я. — Тридцать восемь футов, обшивка из красного дерева на дубовой основе, с палубами из тика. Это кеч[1]. Построен в 1922 году. Ее делали для богатого человека, поэтому средств не жалели. Она была оснащена кливером, стакселем, гротом, топселем и бизанью, все паруса из очень прочной холстины. В каюте были бронзовые люки и керосиновые лампы на шарнирах. — Я опять закрыл глаза. — И у нее самые совершенные линии. Корпус темно-голубой, а паруса белые. У нее длинный киль, похожий на танк Шермана, и она порой ведет себя так же непредсказуемо, как та чертова ведьма, в честь которой ее назвали.

Я улыбнулся, вспомнив, как напрягается при сильном ветре «Сикоракс».

— Ведьма Сикоракс. — Доктор Плант напряженно думала, пытаясь вспомнить, откуда взялось это имя, и на лбу у нее появились морщинки. — Это Шекспир?