— Не забывайте, генерал Уаттли, что мы вещаем из-за границы. Под «этой страной», как я понимаю, вы подразумеваете Соединенные Штаты?

— Верно, Жанна. Соединенные Штаты утратили решительность, свойственную истинным христианам. Утратили волю к борьбе, неуклонное стремление к победе, к успеху.

— И в чем, по вашему мнению, заключается причина всего этого, генерал?

— В беспорядочном смешении рас, в широком внедрении негритянского и еврейского духа в нашу арийскую христианскую культуру. Причина только в этом, ни в чем ином.

— Питаете ли вы какие-нибудь надежды, генерал Уаттли, что эта страна изменится к лучшему?

— Только если мы примем самые решительные меры.

* * *

На пустынной ночной улице, глядя на длинный, с целый квартал, двухэтажный дом, стоял молодой мужчина. Он дышал ровно и глубоко и пустым, ничего не выражающим взглядом обводил гранитную облицовку. Сначала высокий парадный подъезд, затем стандартные окна второго этажа, огромный, залитый светом восьмисвечник и снова парадный подъезд.

С боковой улочки к бульвару Ла-Сьянега вывернул автомобиль. На какой-то миг свет его фар озарил одиноко стоящего парня. Тот смачно сплюнул на тротуар, пересек улицу и вновь устремил взгляд на здание.

Роста мужчина был невысокого, но его пропитанная потом тенниска туго обтягивала широкие, хорошо развитые плечи и не менее могучую грудь, и он казался выше, чем на самом деле. Из-под коротких джинсов высовывались мускулистые, белые и волосатые ноги.

Несколько минут он еще продолжал внимательно рассматривать здание. Но, когда проехала вторая машина, он перевязал платком потный лоб и побежал легкой трусцой вдоль бульвара. Через несколько кварталов он повернул на восток, к Пико, и пересек улицу, где первые проблески света уже боролись с предутренними сумерками. Только его глубокое дыхание и равномерное пошлепывание кроссовок и нарушали в этот час душное безмолвие.