— Этому нельзя научить, — серьезно возразил Голдман. — Объяснить, что такое быть евреем — что такое быть человеком вообще, — может только жизнь; этого не узнаешь из Торы.

Это чувство рождается глубоко внутри тебя, и важно, чтобы ты его не отметал. Сомнение и страх, неуверенность в настоящем и будущем — все идет отсюда. И ты должен быть готов прислушаться к самому себе и пойти туда, куда должен идти.

Только твой дух, Николас, может летать, и это большой грех — привязывать его к земле. Жизнь без духа — ничто, не более чем бессмысленное и мрачное существование.

Ты услышал ответ на свой вопрос?

* * *

Они были вдвоем в кабинете Томкина на Парк-авеню, ночью. Здание погрузилось в полную тишину. Томкин разговаривал по телефону; в какой-то части планеты всегда был день, а значит, кипела работа. Решения, жизненно важные для того или иного филиала, а значит, для всей корпорации, мог принять только один человек, который приводил в движение всю эту огромную махину. Результатов этих телефонных разговоров с нетерпением ожидали люди на трех континентах.

Пока Томкин продолжал говорить, оперируя огромными цифрами, Николас разглядывал крохотный пластмассовый диск, который он держал между пальцами. Николас вращал его как маленькую планету, но это был всего лишь плоский диск, и когда свет дампы попадал на его грань, он отбрасывал яркие блики.

“Вполне возможно, — думал Николас, — что этот кусочек электронного настоящего способен решить все проблемы — прошлого, настоящего и будущего”. Все могло бы закончиться прямо здесь, если только он так захочет. Если он так захочет.

Николас полагал, и вполне обоснованно, что Сайго полностью перехватил у него инициативу, и теперь чувствовал себя совершенно беззащитным, потому что ничего не мог предвидеть.

Сайго все это время водил его по кругу и смеялся над ним. Этот прием был описан еще в Горин-но сё. Как он назывался? Ограничивать разумные действия противника и, в то же время, провоцировать его на бессмысленные поступки. Водить его на поводке, пока у него не закружится голова, и когда враг придет в полное замешательство — нанести решающий удар.

— Где ты был? — спросил Томкин, опуская телефонную трубку.

Теперь, среди ночи, он выглядел слегка помятым; его светлый костюм топорщился на локтях, серый шелковый галстук был приспущен и небрежно сбился набок. Лицо Томкина утратило обычный розовый оттенок, и морщинки возле глаз стали более заметными, что делало его более человечным. Николас все еще не мог понять, какое же из этих лиц настоящее.

— В Чайна-тауне.

Томкин хмыкнул и повернулся в своем высоком кресле. Его руки бессмысленно перебирали, словно четки, многочисленные кнопки на пульте управления.