— Не может и она. Как и ты.

Они повернули обратно, поднялись на вершину холма. Отсюда был виден противоположный берег озера. Домики теснились друг к другу, как бы в поисках тепла. Лаяла собака, а мужчины усердно трудились, подрезая деревья так, чтобы они выглядели как узловатые шары.

Японцы, как узнала это Челеста за короткое пребывание здесь, не любят оставлять что-либо на произвол судьбы.

— А что относительно кореку. Освещенной Энергии? — спросила Челеста. — Ты все еще считаешь, что это так важно?

— Я собираюсь спросить это у Оками, когда увижу его, — ответил Николас. — Но, да, я считаю, что это еще более важно сейчас, чем когда-либо. — Он думал о том даре, который он нашел за Шестыми воротами. Вероятно, поэтому он и чувствовал себя так близко к До Дуку. До Дук дал Николасу и Маргарите очень ценную вещь, которая изменила их жизни. Сила, лежащая за Шестыми воротами, все еще в основном оставалась тайной. Что будет дальше, Николас не мог пока сказать. Было ясно только, что, как и предсказывала Сэйко, он уже не был больше таким, каким был раньше.

Он оторвался от своих мыслей и посмотрел на Челесту.

— Ты не останешься со своей сестрой?

— Мы — два разных типа Гольдони. Мне нужно найти Оками, чтобы успокоиться. — Порыв ветра с озера взлохматил ее волосы, когда она покачала головой. — Кроме того, я никогда не смогла бы жить в Америке. Я бы скучала по воде и свету... величию Венеции, ее истории. Теперь зимой все ее прекрасные краски теряют блеск из-за облаков и дождя, пока не наступит волшебный момент в конце дня, когда поток солнечных лучей прорвется через облака и превратит piazze в византийское золото. — Ее взор был устремлен вдаль. — Скоро наступит время карнавала и вновь появятся маски.

Они молча медленно направлялись к дому. Через некоторое время Челеста сказала:

— Я знаю, что ты сердишься на меня.

— Правда?

— Да. Ты считаешь, что мне следовало сказать тебе с самого начала, что я Гольдони. Но дело в том, Николас, что я сомневалась, станешь ли ты доверять мне, если узнаешь об этом. Оками знал твой характер, и он предупредил меня, чтобы я скрыла от тебя свое настоящее имя.

Они остановились около подъезда, чтобы отряхнуть снег с сапог. Николас открыл переднюю дверь, и они оставили там свою обувь.

— Пожалуйста, не сердись на меня, — попросила она. — Это причиняет мне такую боль!

* * *

Тени и ночи. Лунный свет, рассекаемый на части бамбуковыми занавесями, падал на Николаса, лежащего на своем футоне. Он мог бы спать уже несколько часов, но его тело подвело его, бросая то в жар, то в холод, — оно желало женщину, которая была в соседней спальне.