— Итами-сан, — пронзительным шепотом сказал он. — Оба...

— Пожалуйста, присаживайся, Николас-сан, Он послушно сел, не желая изучать, что таится в ее глазах, гадать, что у нее на уме.

После чая и рисовых пирожных они вновь остались вдвоем.

Она сказала:

— Как хорошо, что ты вернулся. Мое сердце радо видеть тебя вновь, сын мой.

“Сын мой”!

Что-то сломалось в нем, и он с внутренней болью склонялся перед ней все ниже, пока не коснулся лбом полированного пола. Он плакал, не в состоянии сдержать своих чувств: японская половина его “я” стыдилась слез, но западная половина нуждалась в этом и не хотела подчиняться никакой дисциплине.

— Сын мой. — В ее голосе была такая нежность, что она и впрямь могла заменить ему мать. — Я знала, что ты вернешься. Я молилась, чтоб ты нашел в себе мужество сделать это.

— Я боялся, оба. — В его голосе звучали слезы. — Я так виноват перед вами. Видеть всю боль, которую я причинил вам...

— Ты не причинял мне никакой боли, Николас, — мягко сказала она. — Ты всегда был для меня больше сыном, чем Сайго. Слабый духом, он принадлежал душой и телом своему отцу. Сацугаи был для него солнцем, он определил жизненный путь Сайго. Безумие отца перешло к сыну.

Николас заметил, что она ни разу не назвала Сайго “мой сын”. Для матери это было довольно странно. Он поднял голову, и их взгляды встретились. Он не увидел в ней ни гнева, ни печали. Скорее в них была смесь покорности судьбе и любви... любви к нему, Николасу.

— Он был сущим дьяволом, — говорила меж тем Итами. — Я никогда раньше не верила, что такое возможно в человеке. Принято думать, что закомплексованность ослабляет экстремистские проявления! — Она покачала головой. — Но у Сайго все было иначе. В нем была бесхитростная чистота, которая могла быть восхитительной, будь она направлена в нужную сторону.

Его гибель не была для меня бременем, с которым мне пришлось идти по жизни. Мне не положено говорить, что я желала его смерти, но я не стыжусь этих слов. С какой стати? Все, с чем он соприкасался, увядало и умирало. Это был какой-то демон разрушения.

— И при всем том, — сказал Николас, — я не могу гордиться, что уничтожил его.

— Разумеется, — сказала она, — ты руководствовался чувством чести. Ты — сын своей матери.

И тут он увидел, что она улыбается ему. Непроизвольно он ответил ей тем же: в его сердце вспыхнул свет, как будто все тучи развеялись после удара грома.

Долгое время они ничего не делали, наслаждаясь обществом друг друга, заново знакомясь, находя новый, неожиданный уровень их взаимоотношений, после того как тяжкий груз прошлого, мешавший им ранее, был сброшен.