Осторожно, почти нежно, доктор Гейст поднял кромку ее больничного платья. Под ним на Дайне не было ничего, и доктор уставился на ее тело так, точно она являлась его дочерью. Яркий свет, отражаясь от линз его очков, метался по грубым бетонным стенам, как огни автомобильных фар. Опустив глаза. Дайна взглянула на каменный пол, и вот тогда словно «темница» впервые прозвучало у нее в голове, словно пистолетный выстрел.

Чувствуя головокружение, она повернула голову и увидела правую руку доктора Гейста, державшую шприц с иглой невероятной длины, какой Дайна никогда не видела прежде.

— Это больно? — спросила она голосом испуганного ребенка. Однако слезы ярости продолжали стоять в уголках ее глаз, и она изо всех сил стискивала побелевшие пальцы в кулаки. «Если бы только, — повторяла она про себя, — я не была связана». Ей хотелось стереть с лица земли доктора Гейста со всеми его идиотскими рассуждениями о пользе медицины и мерзкой леденящей улыбкой, словно примерзшей к его лицу.

— Это совсем не больно, — услышала она его голос, доносившийся словно с другой планеты. Разумеется, Дайна ни на секунду не усомнилась в том, что это — ложь. Она уже успела убедиться в его беспощадности и коварстве.

Она ощутила холодное прикосновение на обнаженных ягодицах, и в то же мгновение ненависть в ее душе вспыхнула с неведомой ей доселе силой. Она забилась, затрепыхалась всем телом, прикованным к оцинкованному столу, как рыба, вытащенная из воды. Смутно она слышала, как доктор Гейст зовет на помощь мисс Мак Михаэльс, однако это не остановило ее. Ничто и никто не смог бы остановить ее в тот миг. Ненависть фонтаном била в ее душе, и Дайна воображала, как ее развязанные руки смыкаются на жирном горле доктора Гейста. Вдруг что-то пронзило ее кожу и стало проникать все глубже и глубже в ее плоть, в то время как она сама погружалась все дальше и дальше во мрак. Она закричала не от боли или шока, а от ни с чем не сравнимого унижения.

Ярость продолжала бушевать в ее груди с неослабевающей силой, однако ненавистное лицо, стоявшее перед ее глазами, подернулось туманной пленкой, так что его стало невозможно разобрать. Потом доктор Гейст исчез, и на смену ему явилась Моника. Однако руки ее по-прежнему стискивали шею этого воображаемого существа. Она стала задыхаться; ее вздохи стали похожи на плеск воды, проливаемый на каменный пол... Открыв рот, она зашлась в беззвучном крике.

Некоторое время она лежала, зажмурив глаза со всей силой, на которую была способна ее ненависть. — «Мать, — мысленно обращалась она к Монике, — как ты могла поступить со мной так? Ревность. Ты всегда ревновала меня. Все было ничего, когда я была маленькой, и ты могла пеленать меня, кормить и купать. Но стоило мне вырасти, как я превратилась в твою соперницу. Ты хотела, чтобы я навсегда осталась ребенком».