Он направился к двери и вышел наружу. Сепайлов положил руку на горло Уинтерпоула.

— Расслабьтесь, майор, — сказал он шепотом. — Если вы не будете сопротивляться, больно не будет.

Глава 58

Глава 58

Иногда тиканье часов успокаивало его. Иногда оно подавляло его, и тогда он уходил в тихие комнаты дворца, где казалось, что время застыло. Сегодня вечером оно не доставило ему ни удовольствия, ни огорчения, и он осознал, что стареет. Ему был пятьдесят один год, но он чувствовал себя старше и печальнее.

Завтра ему снова придется играть роль бога перед толпами, уже собравшимися снаружи и ждущими в полной темноте его праздничного благословения.

У его трона лежал конец длинного шнура из красного шелка; шнур тянулся через весь дворец, вдоль периметра стен и заканчивался на широкой улице перед дворцом. Все утро он должен будет держать в руках один конец шнура, а топчущиеся в грязи пилигримы будут стараться прикоснуться к другому концу. Они верили, что по шнуру им передается его благословение, стирающее их грехи, всю плохую карму, которую они накопили. Это был фарс — но это был единственный фарс, который он знал.

Он был слеп вот уже семь лет. Доктора сказали, что это случилось потому, что он слишком много пил, но он не придавал значения их вердиктам и продолжал пить. По крайней мере, это хоть как-то утешало его, примиряло со слепотой. Он любил мэйголо, сладковатый бренди с привкусом аниса, который китайские торговцы продавали в маленьких круглых бутылках; он также любил французский коньяк, который иногда удавалось достать Унгерну, но это было нечасто; и больше всего он любил вино боро-дарасу, которое ему присылали раньше из Пекина. Спиртное словно возвращало ему зрение, по крайней мере, он начинал видеть в темноте какое-то мерцание.

Но он ненавидел свою слепоту. Из-за нее он не мог больше наслаждаться теми красивыми вещами, которые собирал все эти годы. Мир был таким интересным местом, подумал он, таким местом, а он почти не видел его. Всю свою жизнь запертый в монастырях и дворцах, он не мог выйти в мир, и тогда он привел мир в свой дворец.

Его секретари уже спали. Его жена развлекалась с новым любовником в своем собственном дворце, расположенном за пределами Та-Кхуре: он будет мазать ее груди маслом, а ее бедра — экстрактом сандалового дерева. Его помощники-монахи были заняты молитвами, готовясь к завтрашнему празднику. Он в одиночестве бродил по пустым комнатам и коридорам своей частной резиденции, с грустью прикасаясь пальцами к своему прошлому.

Оно было здесь: множество тарелок из севрского фарфора, с которых он никогда не ел, посеребренные тонкой паутиной пыли; пианино, на котором он так и не научился играть, много инструментов, все треснутые и расстроенные; всевозможные часы, показывающие разное время; альбомы из слоновой кости и малахита, чистейшего жемчуга и серебра, из оникса, агата, нефрита и из украшенной орнаментом русской кожи; из синего, красного и фиолетового бархата, забитые выцветшими фотографиями мертвых и живых. Стойки для бутылок, щипчики для шампанского, золотые, серебряные и стеклянные подсвечники, в которых вот уже несколько лет не стояли свечи; коробки с сигарами, коробки с картами, футляры для очков из черепахового панциря, украшенные золотой и серебряной филигранью; телескопы, через которые он однажды смотрел на звезды. Сейчас они брошены и покрыты пылью. Мечты и прихоти, делавшие бога счастливым, а человека одержимым. Он провел похожим на обрубок пальцем по японским колокольчикам, звенящим на ветру. Они зазвенели безо всякого ветра, напоминая звук, с которым падают льдинки.