Из складок одежды она извлекла пистолет, маленький «ремингтон», который она умудрилась взять и спрятать на себе в сокровищницах Кхутукхту. Она толком не знала, как он действует, заряжен ли он и стреляет ли вообще. Она взяла его, не представляя, что будет делать с ним. Теперь она знала.

Первая пуля вошла в спину Сепайлова. Он упал, не издав ни звука, то ли мертвый, то ли парализованный. Замятин получил свой шанс. Он рванулся вперед, вытянув руку, чтобы подхватить выпавший у Сепайлова пистолет. В тот момент, когда он схватил оружие, она выстрелила. И еще дважды.

Замятин вцепился в воздух. Он пытался вдохнуть воздух и проглотить кровь. Он попытался еще раз, и кровь хлынула у него изо рта. Внезапно ноги его стали свинцовыми, и сильно закружилась голова, оторвавшаяся от всего, что ее окружало. Он слышал, как кашляет, задыхается, тонет в собственной крови. Перед глазами его затрепетал на бархатном небе красный флаг, превратившийся в кровь, залившую весь мир. И, наконец, он стал частью Истории, и небо опустело и стало черным, как ночь.

Чиндамани уронила пистолет. Она со стоном согнулась, закрыв лицо ладонями, и безудержно зарыдала. Со смертью Самдапа исчезла последняя частица ее прежнего мира. Ее любовь к Кристоферу уничтожила мальчика и тот мир, который он символизировал собой.

Кристофер подобрал пистолет. Он догадывался, кем был барон, и догадывался, что должен сделать, чтобы они вышли отсюда живыми. У фон Унгерна Штернберга висела на ремне кожаная кобура, но он так и не достал пистолет. Он безучастно смотрел на происходящее — скорее зритель, чем участник. Теперь он смотрел на Кристофера и пистолет в его руке так, словно это был цветок, который протягивал ему Кристофер.

Четкость смерти, ее абсолютность, ее законченность — вот что привлекало его в ней, вот о чем он думал в Урге долгими днями и ночами. Как просто, подумал он, как безыскусно, без аффектации. Только этим он и восхищался — высшим проявлением внутренней простоты человека. В смерти было совершенство, такое, какового он не видел ни в чем другом, и ему нравилось снова и снова видеть это совершенство, эту отчетливую простоту, снова и снова проявляемую в его присутствии.

А теперь пришел его черед. Пришел раньше, чем он ожидал, но он все равно был рад. Вполне подходящее время, чтобы умереть.

Кристофер поднял пистолет. В обойме оставалось еще несколько патронов, но ему должно было хватить одного. Он был совсем близко от барона и пристально смотрел ему в глаза. Для всех будет лучше, если фон Унгерн Штернберг умрет. Он приставил пистолет к голове барона и почувствовал, что спусковой крючок начинает поддаваться давлению его пальца. Барон не шелохнулся, не вздрогнул. Он терпеливо смотрел Кристоферу в глаза, и во взгляде его не было упрека.