Леннона сменил Че Гевара, но Анна произнесла:

– Эрик, подожди!

Калейдоскоп продолжал крутиться. Сверкнул кислотно-яркими красками автопортрет Ван Гога. Анна схватилась за микрофон:

– Прошу тебя, Эрик!

Изображение застыло. Анна ощущала, что свет и тепло, исходящие от зеркала-экрана, отражаются от ее кожи. Выдержав паузу, Акерманн спросил:

– Что такое?

– Человек, которого я не узнала, кто он?

Врач не ответил. На зеркальной поверхности заблестели разноцветные глаза Дэвида Боуи. Анна приподнялась и произнесла чуть громче:

– Эрик, я задала тебе вопрос: кто это был?

Экран погас. Глаза мгновенно привыкли к темноте. Анна поймала в стекле потухшего прямоугольника свое отражение: бледная как смерть, осунувшаяся. Лицо покойницы.

Акерманн наконец ответил:

– Это был Лоран, Анна. Лоран Геймз, твой муж.

2

2

– Когда начались эти провалы в памяти?

Анна не ответила. Было около полудня: ее тестировали все утро. Рентген, сканирование, ЯМР[1] и, наконец, исследование в трубе томографа... Она чувствовала себя опустошенной, обессилевшей, потерянной. И вид этого кабинета не улучшал ее самоощущения: узкая, без окон, комната, слишком ярко освещенная; повсюду на стальных стеллажах и навалом на полу – папки, заведенные на пациентов. На стенах – гравюры, изображающие обнаженный мозг и бритые головы, разрисованные пунктирными линиями и напоминающие схему разделки мясных туш. Все, что ей сейчас было бы нужно, это...

Голос Эрика Акерманна прервал размышления Анны:

– Так сколько времени это продолжается?

– Больше месяца.

– Уточни, пожалуйста, ты помнишь, когда это случилось впервые?