— Один из волосков может пригодиться, — сказал я, при этом полностью отдавая себе отчет в том, что провести стопроцентную идентификацию человека по образцам волос невозможно — по крайней мере в суде.

— А это что такое? — спросила Эмбер.

— Я же сказал, один...

— Нет, вот это что такое?

Над полотенцем зависла рука Эмбер с вытянутым указательным пальцем. Я проследил взглядом за этим пальцем, машинально подумав: да, даже в этот час, даже после этого дня, даже после всего того, что моя дорогая Изабелла выстрадала, по крайней мере частично — из-за меня, если вся женская красота, вся суть женщины может быть сконцентрирована в одном-единственном пальце, то это как раз такой палец — идеальный образец пальца, изящный, плотный, сильный, очаровательный по своей форме, слегка загорелый, чуть суховатый и одновременно в меру мясистый, с четко очерченным, ярким, надменно закругленным кроваво-красным ногтем, в данную секунду указывающий на что-то скрывающееся в пыли.

— Вот это, — повторила Эмбер.

— Мне отсюда не видно.

— Тогда дай мне ложку.

Она погрузила ложку в пыль, словно это был суп, и стала орудовать этим инструментом, пробираясь к чему-то сквозь серую массу. Наконец вытащила ложку вместе со свисающим с нее облачком невесомых частиц, плывущим к полотенцу, и протянула ее мне, ручкой вперед.

Я вывалил содержимое на чистый лист.

То, что я увидел, никак не мог определить. Какая-то U-образная вогнутая раковинка, напоминающая пластмассу, размером с ноготь. Один конец ее — гладко закруглен, другой — зазубрен, и впечатление такое, что это — часть целого, неровно оторванная. Раковинка покрыта пылью, но цвет разглядеть можно, он — розовый.

— Переверни ее, Рассел, — сказал Чет.

Кончиком ручки я поддел край. Это и в самом деле — сломанный ноготь, розовый, конусовидный.

Я вопросительно взглянул на Эмбер. Она тоже во все глаза смотрела на меня. Покачала головой.

— Цвет не мой.

— Элис?

— Откуда я знаю? Не думаю. Когда ты...

— Нет.