— Я это понимаю. В Эрике было и такое, за что его можно любить.

— А ты, оказывается, вовсе не такой тупой.

— Едва ли надо быть гением, чтобы понять, как девушка влюбляется в парня. Симпатичный. Умный. Брошенный ее собственной мамочкой.

— Бог, — тихо сказала Грейс. — Любовь.

— Именно.

Она глубоко вздохнула и подняла на меня свои красивые глаза. Больше всего на свете в эту минуту мне хотелось обнять ее, и единственное, что превосходило это желание по силе, была жажда услышать от нее правду.

— Знаешь, это показалось мне всего лишь шуткой... когда мы в первый раз заговорили об этом... Да, нечто вроде фантазии на тему идеального убийства. И в самом деле, так весело было... пофантазировать. Но потом, когда мама начала следить за моими знакомыми мужчинами и угрожать мне, все это вдруг стало приобретать вполне конкретные очертания. Тебя буквально захватывает какая-нибудь идея. Подобно тому, как если ты достаточно долго говоришь о чем-то или продумываешь какой-нибудь план... и — вдруг наступает такой момент, когда ты уже просто должен пройти через это... он становится реальностью. А я к тому же была напугана!

О, как же хорошо я понимал всю безумную логику подобного утверждения! Неужели и в самом деле это я — через свои гены — смог передать Грейс... непреодолимое стремление сделать воображаемое явным, действовать на основании помыслов, когда помыслы становятся действиями? Неужели и в Грейс, как и во мне, таилась та же неспособность провести барьер между сиюминутным импульсом и действием?

— Я знаю. Ты позволишь рассказать тебе одну правдивую историю?

— Ну конечно, Расс.

— Где-то недели через три после того, как Иззи поставили диагноз, я основательно напился и отправился побродить по холмам на пару со своим револьвером. Сам даже не знаю, зачем я взял его. Уселся на каком-то склоне и стал смотреть на дом, на огни города. Я молил Господа лишь о том, чтобы Он остановил этот кошмар, чтобы Он взял Изабеллу в Свои исцеляющие руки. Взамен же я предложил Ему собственную душу. Потом я вынул из барабана все патроны, кроме одного, накинул защелку, крутанул как следует и поднес дуло к виску. Я подумал: если Он оставит меня жить, то это будет знаком, что Он — с нами. Если же нет, то это станет всего лишь обменом одной жизни на другую. Дурацкая идея, не правда ли? Но чем больше я обдумывал ее, тем более здравой она казалась мне и тем более реальным становился «вариант» револьвера. Я зашел слишком далеко и был уже просто обязан пройти через это испытание. И все же в последнюю секунду я отвел от себя дуло, направил его на холм и нажал на спусковой крючок. Рука дернулась, а уши заложило от грохота. Итак, я получил ответ, по крайней мере меня самого вполне удовлетворивший: «Иди домой, проспись, позаботься о собственной жене и не играй никогда с Господом в такие дурацкие игры». Пожалуй, на большую глубину моя вера еще никогда не проникала, и вплоть до того вечера, когда мы купались в океане, я ни разу не подумал о том, чтобы прочитать молитву. Грейс не выказала никаких эмоций в ответ на мой рассказ, но я все же почувствовал, что ее мучения усилились. Но вот ее губы тронула кривая ухмылка.