Но им, как водится в предшествующие исчезновению или превращению мгновения, овладела мания величия. Дождавшись какого-то одному ему ведомого сигнала на светящемся в лунном свете электронном приборе, Глахуна медленно выпил кровь из хрустального сосуда.

– Дух народа не дано уничтожить никому, – произнес он, – даже тебе. Ты не сможешь приказать мне – воплощенной крови, а следовательно, душе ираклийского народа!

– Я знаю, Глахуна, – Августа не могла оторвать взгляда от мельхиорового лунного мира за окном. – Генерал Толстой любит повторять, что народы – это мысли Бога. Но у Бога нет конечных, застывших, отлитых в неизменные, как монеты, формы мыслей.

– Но почему именно мы, ираклийцы? – воскликнул Глахуна. – Почему ты начинаешь с нас? В мире столько разных народов!

– У каждого из них свой путь, – пожала плечами Августа. – И он не в том, Глахуна, чтобы противиться предопределению.

Президент Ираклии молча развернул на столе старинную кожаную карту Кавказа. Ее делали настоящие мастера, какими славилась в прошлые времена эта земля. Карта была рельефной. Августа узнала под лунным светом крохотный Эльбрус, извилистые синие линии Терека и Куры. Глахуна извлек из выдвижного ящика стола скальпель, тщательно протер его смоченным в спирте ватным тампоном.

– Ты хочешь меня зарезать скальпелем, Глахуна? – искренне удивилась Августа.

Ей вспомнились слова генерала Толстого, что в народах, исповедующих на протяжении веков идею этнической чистоты и патриархальности (а ираклийцы были именно таким народом), процент сексуальных и интеллектуальных извращенцев едва ли не выше, чем в народах, напрочь отрицающих собственную историческую сущность, смешивающихся с кем и чем угодно, довольствующихся так называемой массовой культурой, то есть, в сущности, ничем, телевизионным экраном. По генералу Толстому, таким образом, все народы были похожи друг на друга, все были полусумасшедшими братьями, независимо от того, какими представлениями вдохновлялись их вожди.

Глахуна тем временем сделал на своем запястье аккуратный, но глубокий надрез. Кровь, темная в лунном свете, как гранатовое вино, пролилась тонким ручейком на старинную кожаную карту. Августа увидела, что предполагаемая линия нефтепровода вычерчена на карте черной тушью. Кровь из руки Глахуны не пожелала течь вдоль черной линии, прихотливо соскользнула с территории Ираклии.

– Ты видишь, мой народ не хочет нефтепровода, – поставил локоть на карту Глахуна. – Возьми скальпель, принцесса, сделай надрез, увидим, чья кровь сильнее.

Впервые в жизни Августа участвовала в столь странном армрестлинге. Она, как только что Глахуна, чуть надрезала руку, поставила локоть на стол, переплела свои горячие пальцы с холодными, как снег на горных вершинах, пальцами президента Ираклии. Августу приятно удивила чудесная сила, вдруг снизошедшая на ее руку. Рука Августы сделалась непреклонной и твердой, как мельхиор. Пальцы президента Глахуны таяли в ее пальцах.