— Это, наконец, невыносимо! — воскликнула Эмилия. — Тереза, ты сама не знаешь, что говоришь. Сударь, если вы уважаете мое спокойствие, то, конечно, избавите меня от дальнейших страданий.

— Я слишком уважаю ваше спокойствие, чтобы добровольно нарушить его, — отвечал Валанкур, в груди которого боролась теперь гордость с любовью, — я не хочу быть навязчивым, я попросил бы уделить мне несколько минут внимания, — но ведь это ни к чему не поведет!.. Вы перестали уважать меня; рассказывать вам о своих страданиях — значило бы только еще больше унижать себя, даже не возбуждая вашего сочувствия. А между тем, Эмилия, я много вынес и очень несчастен!

При этих словах Валанкура торжественный тон его перешел в скорбный.

— Как! неужели мой дорогой молодой барин уйдет отсюда в такой ливень. Нет! я ни за что не пущу его. Господи! как подумаешь, из-за чего это господа иной раз портят себе счастье! Будь вы люди простые, бедные, ведь ничего бы этого не вышло. Все толкуют, будто друг друга и знать не хотят, а ведь небось в целом свете не найти такой влюбленной парочки! Ведь они друг в друге души не чают, ей-Богу!

Эмилия, крайне раздосадованная, встала с места.

— Мне надо уходить, — сказала она, — буря прошла.

— Останьтесь, Эмилия, останьтесь, мадемуазель Сент Обер! — остановил ее Валанкур, — призвав на помощь всю свою решимость. — Я не хочу более досаждать вам своим присутствием. Простите, что я раньше не исполнил вашу волю, и если можете, пожалейте человека, который, потеряв вас, лишился всякой надежды на спокойствие! Будьте счастливы, Эмилия, дай вам Бог такого полного счастья, о каком я мечтаю для вас.

Голос его оборвался на последних словах, лицо изменилось; он кинул на нее взор, полный горя и неизъяснимой нежности, и вышел вон.

— Ай, ай, ай! — кричала Тереза, провожая его до двери, — что это вы, мосье Валанкур! Ишь ведь какой проливной дождь! Да он простудится насмерть! А ведь не далее как сию минуту вы сами плакали о нем, барышня, думая, что он умер. Ну, уж подлинно сказать, эти барышни, что ни час, то меняют свои мысли.

Эмилия не отвечала; она не слыхала, что ей говорят; погруженная в тупое горе, она сидела у огня, с остановившимся взором — точно еще видела перед собою образ Валанкура.

— А ведь как переменился мосье Валанкур, — молвила Тереза, — так страшно похудел, такой печальный, и рука у него на перевязи…

При этих словах Эмилия подняла глаза; она не заметила этой последней подробности и теперь уже не сомневалась, что в Валанкура попал выстрел, сделанный ее садовником в тулузском доме: тут она опять почувствовала к нему жалость и начала раскаиваться, что позволила ему уйти в такую адскую погоду.