Все это Совиньи выпалил без всякой остановки и вот теперь на мгновение замолчал, переводя дух.

– Сейчас я скажу… Про то, что я сейчас скажу, никакая старушка в своем радиорепортаже говорить не начнет. Нет, не начнет. Конечно, не начнет! Зачем ей говорить? Зачем ей безысходность, безвыходность, непреодолимость, несмываемость – то, что нельзя поправить, смыть, пережить?! – продолжал Совиньи свою неожиданную речь. Он даже распахнул свой пиджак, потому что ему явно становилось жарко от собственных слов.

– Это ужасно безобразное пятно, – продолжал тем временем старушечьим голосом наговаривать в радиостанцию свой отчет сидевший за соседним с Совиньи столиком посетитель. – Он, действительно, ужасно безобразен: у него большая голова с копной всклокоченных волос, волосы ужасно сальные и грязные. Еще у него мятые грязные брюки. Весь он какой-то оплывший и ожиревший, с толстыми пальцами, с широким носом, мясистыми губами и невероятно злобным и агрессивным выражением лица, – продолжал свой «репортаж» хориновец. – Да-да! Это именно так, как я говорю! При этом он не так глуп. Не так глуп! Он, оказывается, может говорить очень складные речи!

– Но начну я издалека, – продолжал свою речь Совиньи. – Есть у меня отличительная черта: везде – на людных перекрестках и в пустынных вечерних улицах, в трамваях и даже в такси, к шоферам, в очередях магазинов и в закусочных, и пригородных поездах, а главное – в театре, в театре я люблю больше всего! – везде я пристаю к незнакомым людям со злым разговором, потом начинаю задираться, угрожать. Везде я задираюсь к тем, кто попался на моем пути совершенно случайно. Очень важно, что у меня нет никакой логики в выборе жертвы, ни в выборе времени, когда я это делаю. Здесь только совершенно тупая случайность. Она и только она! Эта черта у нас с братцем моим старшим одинаковая. Он всегда ведет себя точно так же. Особенно он любит поприставать к незнакомым людям, позадираться в театре. В этом деле для меня не существует ни дня, ни ночи, ни жары, ни холода. Постоянно задираюсь и пристаю. Я играю с людьми, как с мышками играет кошка. Я никогда не тороплю развязку. Я всегда стараюсь порастянуть время, увидеть чужой страх, потрясение, удивление тем, что с ней (или с ним), с жертвой, случилось.

Все эти слова Совиньи произнес достаточно громко, так что даже в шумной, поголовно пьяной зале шашлычной, где никто уже особенно не прислушивался к тому, о чем говорят за соседними столиками, их, тем не менее услышали, – нашлись некоторые посетители, которые услышали сказанное Совиньи.