– Нелепо играет нами судьба наша. Под гнетом напряженной нищеты… Нищета – тоже напряжение. В напряжении нищеты проживаю дни свои, – долдонил этот человек, в котором Господин Радио тут же признал нищего Рохлю.

В архитектурном отношении вход в метро «Бауманская» имеет одну черту, очень удачную в сильный ливень и не всегда приятную темными вечерами. В том смысле, что собственно двери предваряются порталом из черных колонн.

Человек, миновав колонны, сразу обнаруживает себя в совершеннейшей темноте, так как верхнего освещения здесь не предусмотрено, а единственный свет проникает навстречу из дверных оконец – старые двери хоть и не прозрачные, деревянные, но, однако же, с большими оконцами в них.

К этим оконцам и устремляется припозднившийся пассажир, ничего кроме них в темноте не видя и не желая видеть.

До такой степени не желая, что не замечает, как в портале, бывает, стоит по нескольку во всю обнимающихся и целующихся парочек. И никто не то чтобы на них внимания не обращает – просто не видит их самым естественным образом!

По бокам портала – это в нем самые сокровенные и в некотором роде даже уютные, по понятиям уличных обитателей, места – едва-едва изогнутые полукругом нишки с облицованными черной плиткой то ли скамеечками, то ли при-полками у самой земли. Уж тех, кто здесь сядет, даже внимательный прохожий не разглядит, потому что нишки эти находятся в стороне от дверей, а полусумрак в них царит очень густой.

В одном из этих углов, под защитой темноты, примостились на каменных скамеечках нищий Рохля, курсант-хориновец и Господин Радио.

– Скорость жизни такая, что дворники улицы подметать не успевают, – долдонил нищий. Он глянул на портативную радиостанцию, которую Господин Радио держал в своих руках. – Кругом радиосвязь, мобильные телефоны. Люди сдурели от разговоров. Со всех сторон на них обрушились разговоры. Молчание – вот истинное золото.

В этот-то момент хориновцы, следившие за событиями, происходившими в разных точках Лефортово, с помощью радиомостов, услышали очередной выход в эфир от станции метро «Бауманская». Дело в том, что курсант-хориновец взял из рук Господина Радио портативную радиостанцию и проговорил:

– Я начинаю замечать, – нам видно часть улицы из нашего потайного укрытия: самая неприятная часть улицы – это не крыши домов, не их стены и даже не пустые безжизненные окна. И уж никак не темнота и не унылый свет. Отнюдь не пустые витрины. Самые мучительные впечатления на этой улице порождает асфальт. Днем его толком не увидишь, то пешеходов много – дна улицы не видно, то машин и трамваев полно, опять дна не видно. Асфальт, оказывается, в вечернем свете блестит. Он – бледно, водянисто-оранжевый на самом деле. Вообще, в вечерней улице очень много апельсиновой корки, только бледной и высохшей от времени, как оболочка головного мозга, убитого головной болью. Мозг умер, но не разложился, а засох, превратился в мумию. Мумия головного мозга, убитого самой страшной головной болью, которая вообще может быть, той силой боли, которая существует на своей вершине, за миг до окончательной гибели мозга. Господи, как сильно заболела у меня вдруг голова! В этом виновато, без всякого сомнения, проклятое напряжение.