У входа в подвал тихо урчал допотопный «воронок», возле которого находились какие-то люди, мерцавшие во тьме огоньками сигарет.

— Давай, пошли по одному, — распорядился кто-то у автовокзала — где-то спереди раздался смачный шлепок и тоненький вскрик — направляющего нашей колонны попотчевали «дубинолом» для ускорения. Мы погрузились за пятнадцать секунд — злой дядька у подножки подгонял каждого сочным шлепком дубинки, и желающих медлить не было. Последним садился Женя-афганец — впопыхах никто не обратил внимание на то, что он отстал от общей кучи, и теперь ему некому было помочь забраться на подножку.

— Брось костыли! — внезапно крикнул дядька с дубинкой. — Не положено с палками. Давай — так лезь!

— Не брошу! — упрямо заявил Женя и глухо выругался. Сердце мое болезненно сжалось — реакция — блюстителей порядка на такие прецеденты каждому знакома до боли.

— Да брось ты костыли, лезь давай! — торопливо выкрикнул я, сунувшись к выходу.

Снизу у автовокзала раздался глухой удар — дубинкой по спине, затем смачный щелчок, будто вмазали кулачищем по роже — за ударом последовал удивленный хоровой выдох. Недаром беспокоилось мое чувствительное сердце — Женя-афганец никому от ситуации и количества противника.

— Дверь! — бешено заорал кто-то из темноты. «Запускающий» хлопнул решетчатой дверью, замуровывая нас в камере, и тяжело спрыгнул на землю. А у автозака уже вовсю работали конвоиры — тяжелые удары дубинок и резкие выдохи слились в частый дробный стукоток на фоне кромешной темноты, разрезаемой тонким лучиком фонарика: кто-то стоял в стороне и подсвечивал, чтобы остальным было удобнее «трудиться».

Вскоре все стихло: опять заплескались лучи фонарей, которые включили освободившиеся блюстители порядка, чтобы посмотреть результат.

— Не дышит, — констатировал кто-то из темноты. — Переборщили слегонца.

— Да хер с им, — резюмировал «запускающий», с кряхтением забираясь в «тамбур» автозака и вставляя ключ в замок двери. — Давай — тяни его сюда…

В спецприемнике с нами разбирались недолго. Всех загнали в «отстойник» — просторное помещение без окон, разгороженное толстой решеткой от пола до потолка и осещаемое единственной тусклой лампочкой, замурованной в практически непроницаемый матовый плафон. Сюда же бросили Женин труп — наши конвоиры так славно поработали, что узнать его было невозможно. Затем нас по одному стали уводить в узенькую дверь, прорезанную во второй половине «„отстойника“» подошла и моя очередь — рослый сержант распахнул дверь, уцепил меня за кудри — больно стало, будто настоящие! — и поволок. Вскоре я сидел в прокуренной комнате с двумя обшарпанными столами, большим железным ящиком для бумаг и плешивым старлеем с лисьим лицом, который что-то строчил в потрепанный журнал.