40

– Вы опоздали! – с деланным французским акцентом закричал на Шону щуплый человечек-фотограф. – И выглядите как – comment dit-on?[24] – как из помойки!

– Умолкни, Фредерик, – бросила в ответ Шона, не заботясь о том, как на самом деле зовут фотографа. – Откуда ты, кстати, из Бруклина?

Тот воздел руки к потолку:

– Я не могу работать в таких условиях!

К ним уже спешила Арета Фельдман, агент Шоны.

– Не волнуйтесь так. Франк, наш гример быстренько приведет ее в порядок. Шона всегда выглядит будто чучело, когда приходит на съемку. Сейчас все будет нормально. – Понизив голос, она прошипела Шоне в ухо: – Что с тобой стряслось?

– Пусть он заткнется.

– Со мной-то не изображай примадонну.

– У меня была тяжелая ночь, ясно?

– Нет, не ясно. Иди гримируйся.

Увидев, в каком состоянии лицо Шоны, гример застонал от ужаса.

– Что за мешки у тебя под глазами? – воскликнул он. – У нас съемка или что?

– Съемка, – мрачно отозвалась Шона.

– Да, кстати, – вспомнила Арета, – это тебе.

Она протянула Шоне письмо.

Шона покосилась на конверт.

– Что это?

– Понятия не имею. Курьер принес десять минут назад. Сказал – срочно.

Шона взяла письмо и перевернула конверт. На обратной стороне знакомым почерком было написано всего одно слово – «Шоне». В животе заныло.