Рейчел задумчиво морщила лоб.

– Идея красивая. Назвать ее религиозной сложно, но в ней много оптимизма.

– Из нее можно и практические выводы делать. Если через нас Вселенной предстоит осознать себя, то выжить – моральный долг человечества. Великий подарок осознания мы обязаны сохранить. Следовательно, мы должны прекратить войны. Понимание нашей ответственности перед Вселенной – отличная база для создания полного комплекта выполнимых законов, целой новой этики…

Поразмыслив над сказанным, Рейчел спросила:

– А ты согласен с таким взглядом на Вселенную и на роль человека?

– Еще несколько недель назад я думал именно так. Однако мои последние видения хотя бы отчасти опровергают эту концепцию.

Рейчел положила руку мне на колено.

– Не забывай, мы можем только гадать, что значат твои последние видения. И между прочим, теория твоего отца не исключает существования Создателя… Ты, кстати, по-прежнему опасаешься, что можешь умереть, если не попадешь в Иерусалим до сна о распятии на кресте?

В последнее время мне некогда было прислушиваться к себе и размышлять о возвышенном: я был полностью поглощен беготней от властей земных.

– Некоторую настоятельную потребность быть в Иерусалиме я чувствую, хотя она стала слабее. Возможно, сам факт, что мы туда летим, снимает напряжение.

– Если ты боишься сна о распятии, то просто скажи себе: от снов не умирают!

Ну, это еще неизвестно.

– Давай лучше поговорим о тебе. Ты называешь себя верующей. А во что, собственно, ты веришь?

– Не вижу в твоем вопросе связи с происходящим.

– У каждого из нас есть своей резон лететь в этом самолете. И вопрос, во что ты веришь, мне не кажется досужим.

Рейчел вдруг печально нахмурилась.

– Я пришла к Богу очень поздно. Ребенком меня никогда не водили в синагогу или в церковь.

– Почему?

– Мой отец навсегда отвернулся от Бога, когда ему было семь.

– Почему в таком нежном возрасте?