Но теперь — у тебя своя жизнь.

Дни опадают, словно листья. Все тихо теперь.

Болотная трава почернела, и, когда ветер дует с юго-востока, он приносит с собой запах гари. Кто-то наткнулся на обугленное тело лебедя, плавающее в воде, и обгоревшие останки землероек, и зайцев в обугленном подлеске.

Я проследил молодую проститутку по имени Эллен до Десятой авеню, всего за пару блоков от Таймс-сквер. Как я слышал, после смерти Джи-Мэка ее взял под свое крыло новый сутенер, средних лет серийный мучитель женщин и детей, который называл себя папаша Бобби, и любил, когда его девочки называли его папаша или папочка.

Я наблюдал, как она встала на углу с сигаретой в правой руке. Эллен была совсем другая теперь. Раньше она поддерживала нарочитый внешний налет самонадеянности и держалась самоуверенно. И, если она и не чувствовала себя таковой в действительности, она достаточно искусно подделывалась под оригинал, чтобы умудряться вести жизнь, которая была навязана ей обстоятельствами. Теперь она выглядела потерянной и хрупкой. Что-то надломилось внутри нее, и она казалась даже моложе, чем была на самом деле. Я реально представлял, что это устраивало папашу Бобби много больше, поскольку он мог продавать ее мужчинам, чьи вкусы требовали четырнадцати— или пятнадцатилетних, но отыгрывались со всей свирепостью они в результате на ней, а не на нем.

Я мог видеть и папашу Бобби, где-то посередине блока прислонившегося к витрине магазина повседневных товаров, притворявшегося, что читает газету. Как и большинство сутенеров, он держался на расстоянии от своих женщин.

Я наблюдал, как один мужчина запал на Эллен еще от выхода из подземки. Он был маленький и бледный, в детской кепочке, низко натянутой на голову. Кепка не могла скрыть его глаз, наоборот, в тени ее козырька они только ярче сияли голодным блеском. Правой рукой он нервно и безостановочно теребил маленький серебряный крестик, свисавший с кожаного ремешка на его левом запястье. Ошибочное решение, предложенное священником или врачом. Они-то, возможно, думали, что, когда он почувствует вожделение, прикосновение к кресту даст ему силы сопротивляться своему непреодолимому желанию. Только это прикосновение к кресту вместо предполагаемого положительного эффекта стало элементом его приготовлений, символом его сексуальности, каждое поглаживание отщелкивало возрастание возбуждения и приближение к вожделенной отметке, так что секс и религия неразрывно слились в единое греховное действие.

Наконец он решился подойти к Эллен, но я проскользнул мимо него и оказался первым. Он вроде хотел что-то возразить, но я пригрозил ему пальцем, и он, нехотя отступив, растворился в толпе, отправившись на поиски другого выхода для своих страстных желаний.