И это разбило его сердце.

Ник несколько раз звонил из Багдада. Раза два Келли по неосторожности поднимал трубку. Но сразу же бросал ее, услышав голос Ника.

Несколько раз Ник оставлял сообщения. Все они были одного содержания. Слегка обеспокоенный за свою собственную шкуру. Слегка жалостливый. Взывал, хотя и только в самых общих выражениях, к отцовскому пониманию, к возобновлению их прежних теплых отношений.

Но этого никогда не будет. Никогда, пока Келли жив, он не захочет вновь увидеть своего сына. Несколько раз ему приходило в голову, что, быть может, он все еще в опасности, но вряд ли причиной тому Ник. По словам сына, он уже доказал, что не может повредить своему отцу. Келли думал, что момент, когда нужно было бояться Паркера-Брауна, тоже прошел.

Ник не рассказал ему, как Паркер-Браун отреагировал, узнав, что Ник не убил Келли. И Келли не спросил этого. Он подумал, что армейский офицер принял это как обычную военную неудачу, примерно так. Судя по тому, что Карен сказала ему на слушании дела Коннелли о настроении Паркера-Брауна, полковник оставался абсолютно уверенным в своей неуязвимости.

Тем временем Келли все еще не мог ужиться с последствиями открывшейся правды о Нике. Какая-то его часть – Джон Келли-мужчина, Джон Келли-журналист, Джон Келли-человек – уже много раз хотела рассказать все Карен Медоуз. Но его вторая половина – Джон Келли-отец – не могла сделать этого, не могла смириться с мыслью о том, что придется стоять в суде и давать показания против своего единственного сына. Даже несмотря на то, что он понимал: позволяя сыну оставаться безнаказанным после его убийств, он позволяет остаться безнаказанными и куче других ублюдков. Включая Джеррарда Паркера-Брауна. Не говоря уже о чудовищном ирландце, все еще остававшемся человеком без имени.

Широковещательные заявления о защите национальной безопасности не впечатляли Келли. Ему было плевать, что изначально толкнуло Паркера-Брауна, безумного ирландца и его собственного сына на серию преступлений, которые Келли считал бесчеловечными. Он никогда не думал, что игра стоит свеч.

Но он также не был готов бросить своего сына волкам, отправить его в тюрьму почти наверняка на пожизненное заключение. Вместо этого он решил скрыть улики, чтобы защитить Ника, и – хотя, может быть, это и странно – скорее такое решение, чем то, что совершил Ник, подвело его к тому, чтобы едва не покончить с собой.

Он снова ополоснул лицо водой. Шишки и разноцветные синяки уже давно сошли с его лица. Но шрамы на душе не заживут никогда.

Он подумал о Карен. О том, с каким честным и немного старомодным энтузиазмом она ловила преступников. Он подумал о Маргарет Слейд. О том, как поиски справедливости по отношению к дочери и к другим погибшим молодым солдатам превратили ее в совершенно другого человека. Он подумал о Джослин Слейд, которая была застрелена из собственного автомата, а до этого изнасилована. Ее матери еще предстоит это узнать. Он подумал о Крейге Фостере, Джеймсе Гейтсе, Алане Коннелли и Роберте Моргане. Самому старшему из них было лишь девятнадцать. Он подумал, как внезапно у них отобрали жизнь.