– Нет!

– Значит, вы обрекаете на смерть и других детей?

Глаза Азетти наполнились слезами.

– Вы не понимаете, – произнес он, глубоко вздохнув, чтобы взять себя в руки. – Тайна исповеди священна. То, что сказано, сокрыто вовеки. Или, во всяком случае, должно быть сокрыто вовеки.

– Что значит «должно быть»?

Священник лишь покачал головой.

– Так вы знаете, кто за этим стоит?

– Нет, – ответил Азетти, и Ласситер понял, что он не лжет. – Я не знаю. Даю вам слово. Но должен сказать, что каждый очередной этап жизни Барези подводил к тому, что вы разыскиваете. Его научные изыскания, религиозные увлечения, работа в клинике – все вело к одной цели.

Священник еще раз глубоко вздохнул и умолк.

– И это все?

– Все, что я вправе сказать.

– Что же, благодарю за содействие, – саркастически произнес Ласситер. – Я запомню ваши слова. И когда одна из матерей спросит меня, почему ее сыну перерезали горло, я скажу ей о вашем обете и что это – принципиальный вопрос. Уверен, она все поймет правильно.

Он схватил пальто и поднялся на ноги.

– Подождите, – прошептал священник. – Есть еще кое-что.

Прежде чем Ласситер успел открыть рот, Азетти скрылся в соседней комнате. Было слышно, как он роется в бумагах. Наконец послышался звук задвигаемого ящика, и священник вернулся.

– Вот. – Он сунул в руки американца письмо.

– Что это?

– Барези прислал мне его из больницы за несколько дней до смерти. Надеюсь, что здесь вы найдете ответ.

Ласситер посмотрел на три листка коричневой бумаги.

Где-то прямо над головой зазвонил колокол. Азетти взглянул на часы.