Эта теория была слишком хороша. Она была аргументирована с параноидальной тщательностью, и хотя не могла быть вынесена на всеобщее обсуждение, в то же время отвергнуть ее тоже было нельзя.

И все же, несмотря на интерес, который стал глубже за год, прошедший после того случая, он забросил эту теорию. Малыш Тони пропал, пропал и Пит Ти. Они перебрались на другое место. Не было никаких оснований думать, что это не так. И кроме того, у Джека была другая, не менее важная, как он думал, работа. И он никогда бы не позволил делать себе имя на непроверенных фактах.

Но теперь, теперь, когда Саймон Бабич увидел эту тварь, существование которой Джек предполагал, все обрело совершенно иной смысл. Саймон своими глазами видел этого ночного убийцу, который пожирал живых людей, не оставляя следов.

«Я знал о тебе на протяжении двадцати лет, – думал Джек. – И бездействовал».

Сколько людей погубила эта тварь? Сколько человеческих существ исчезло без следа? Сколько бы их удалось спасти, если бы он хотя бы просто продолжал наблюдать? Если бы тогда сделал то, что сейчас делали Саймон и остальные. Чувство вины пронзило Джека. Он поднес к губам чашку и сделал большой глоток. Скотч согрел его, но не смог примирить Джека с совестью.

Он глубоко вздохнул и посмотрел в окно. На темном стекле маячило его отражение. Он чувствовал себя так же, как выглядел – старым, усталым. «Я должен был бы быть сейчас с ними, – думал он. – Прочесывать темные переулки с крестами, чесноком и со святой водой, вместо того чтобы сидеть здесь, попивать скотч и слушать по рации, что происходит. Я должен сейчас быть с ними там, на улицах».

Джек вполголоса выругался и попытался представить себе то существо, которое они ищут. Как оно выглядит? Есть ли у него лицо, рот, глаза? Наверное, да. Оно должно как-то подстраиваться под окружающий мир, и человеческий облик был бы для него лучшим камуфляжем. Узнал бы он его, если бы встретил, спрашивал Джек себя. И кивал. Да, узнал бы. Они были старыми врагами. Тот, другой, об этом не знал, а Джек знал. Так или иначе, в течение двадцати лет его мысли постоянно возвращались к нему.

«И поэтому я здесь, а не там, с остальными, – сказал он себе. – Потому что в течение двадцати лет я думал о нем, двадцать лет я рисовал себе его облик, двадцать лет воображал самое худшее. И теперь я, черт меня побери, в двадцать раз больше боюсь, чем они».

Они оставили такси на Третьей Южной, у зерновой биржи и пустились в путь по лабиринту темных грязных переулков. В эту ночь люди были повсюду. Бездомные бродяги лежали, свернувшись, чуть ли не в каждом темном углу. Просто не верилось, что, закрыв всего лишь одну ночлежку, можно лишить крова такое количество людей. Оставить на улице, где их могут убить, и хуже того – съесть!