– Завтрак?

– Еще по пять.

Настала очередь раскошелиться Айзенменгеру. Он вручил Марблу пятидесятифунтовую купюру, тот принял ее из рук доктора с явным удовольствием. Теперь Елена и Айзенменгер обрели нечто вроде легитимного статуса, и Марбл несколько смягчился, даже облагодетельствовал их предложением:

– Могу, если пожелаете, подать утром чай.

Перспектива появления восхитительного мистера Марбла перед их кроватью утром, пусть даже с чайным подносом, нисколько не прельщала постояльцев. Не сговариваясь, от чая они дружно отказались.

Марбл оставил их, и, как только дверь за ним закрылась, Елена и Айзенменгер переглянулись и прыснули от смеха, стараясь, однако, не шуметь. Обессиленные, они обнялись, не зная, радоваться или нет своему временному пристанищу. На душ ни у кого из них уже не оставалось сил, поэтому они, проверив постель на предмет присутствия в ней нежелательных обитателей, разделись и забрались под одеяло.

– Ну и чего мы добились? – спросила Елена.

– Пока ничего, начнем поиски завтра.

– Ты видел его палец?

Айзенменгер вздохнул:

– С точки зрения психологии наш мистер Марбл весьма примечательный субъект. Интересно, где он хранит глаз?

В комнате стоял холод, по ней гуляли сквозняки, за стенами таверны начиналась самая настоящая буря. Елена и Айзенменгер крепко обнялись, стараясь отогреться и успокоиться. Уже через несколько минут нежный аромат духов Елены убаюкал доктора.

Беверли гнала машину по ночному шоссе, не понимая, отчего в ее сознание все сильнее закрадывается страх.

Проснувшись, Айзенменгер не спешил открыть глаза, наслаждаясь чувством радостного покоя. Словно он оказался в прекрасном и беззаботном детстве, которого, по большому счету, у него никогда и не было. Айзенменгер пребывал в мире, недоступном ни для кого из смертных, – мире, где нет никаких бед и несчастий, где все дурные чувства улетают прочь, оставляя место лишь душевной и физической радости.

Умиротворенность.

Постепенно в его полудрему добавлялось сознание того, что рядом с ним Елена – теплая, спокойная, спящая. Она лежала, повернувшись к нему лицом и положив правую руку ему на плечо. Елена спала, чуть приоткрыв рот, и взгляду доктора открывалась белая полоска ее красивых ровных зубов. На Айзенменгера нахлынуло всепоглощающее, граничившее с самозабвением чувство любви.

А потом голову доктора неожиданно наполнили мысли о вещах куда более реальных и насущных. Эти мысли словно ножом разорвали то, что, как Айзенменгер с горечью осознал, оказалось лишь игрой воображения, покровом, под которым скрывались его мечты и желания.