– Только последние несколько лет. В хорошую погоду мы встаем рано. В Сноудонии есть несколько прекрасных маршрутов для прогулок.

– Слышал.

– Помогает поддерживать форму.

– Молодцы.

Он прокашливается и отправляется на поиски чистого полотенца.

– Полагаю, ты хотел бы принять душ, а не ванну. – В его устах слово «душ» отдает чем-то новомодным и предательским. Истинный валлиец погрузился бы в жестяную лохань у очага.

Я подставляю лицо под струи воды, заполняя слух ее шумом. Я пытаюсь смыть грязь последних нескольких дней и утопить голоса, звучащие в голове. Все началось с моей болезни: химический дисбаланс, расшатанные нервы. Больше похоже на рак: группа взбесившихся клеток, поразивших каждый уголок моей жизни, с каждой секундой размножающихся и устремляющихся к новым хозяевам.

Я ложусь в комнате для гостей и закрываю глаза. Мне просто надо отдохнуть несколько минут. Ветер стучит в окно. Я чувствую запах влажной земли и угольного дыма. Смутно помню, как отец накрывает меня одеялом. Может, это мне просто снится. Моя грязная одежда перекинута через его руку. Он наклоняется и гладит меня по волосам.

Через какое-то время я слышу на кухне звон ложек в кружках и голос матери. Другой звук, почти столь же знакомый: отец колет лед.

Раздвигая занавески, я вижу снег на далеких холмах и остатки инея на лужайках. Может, у нас будет снег под Рождество – как в тот год, когда родилась Чарли.

Я больше не могу здесь оставаться. Как только полицейские найдут тело Элизы, они сложат два и два и примутся меня искать, вместо того чтобы ждать, когда объявлюсь сам. И это будет одно из первых мест, в которое они придут.

Моча течет в унитаз. Брюки отца мне велики, но я подтягиваю ремень, из-за чего материя собирается складками у пояса. Родители не слышат, как я иду по коридору. Я стою в дверях и наблюдаю за ними.

Мама, как всегда, безупречно одета: на ней кашемировый свитер персикового цвета и серая юбка. Разменяв пятый десяток, она раздалась в талии и так и не смогла похудеть.

Она ставит перед отцом чашку чая и чмокает его в макушку.

– Полюбуйся, – говорит она. – На колготках побежала петля. Вторая пара за неделю.

Он обнимает ее за талию и прижимает к себе. Я смущен. Не припомню, чтобы когда-нибудь видел их в столь интимной обстановке.

Мама подпрыгивает от неожиданности и ругает меня за то, что я к ней «подкрался».

Начинает суетиться насчет моей одежды. Говорит, что с легкостью ушила бы брюки. И не спрашивает, где мои собственные вещи.

– Почему ты не сказал нам, что приезжаешь? – спрашивает она. – Мы до смерти волновались, особенно после этих отвратительных статей в газетах. – Она говорит об этом, словно о комке шерсти, выплюнутом на ковер.