– Он оставил предсмертную записку.

– Всего одно слово.

– «Прости».

– Да, но за что?

Голос Мел звучит холодно:

– Это старая история, Джо. Оставь ее в покое. Ты ведь знаешь неписаный закон – никогда не возвращаться назад, никогда не открывать дело вновь. Вокруг меня и так полно адвокатов, заглядывающих через плечо, и без еще одного чертова судебного разбирательства…

– А что стало с записками Эрскина? Их не было в деле.

Она колеблется.

– Возможно, он попросил, чтобы их изъяли.

– Зачем?

– Возможно, Бобби захотел посмотреть дело. Он имеет на это право. Опекаемый может прочитать записи ведущего социального работника и некоторые подробности заседаний. Заключения третьих лиц, вроде записок врача и отчетов психолога, – дело другое. Чтобы предоставить к ним доступ, нам нужно разрешение специалиста.

– Ты хочешь сказать, что Бобби видел эти документы?

– Может быть. – И, не успев перевести дух, она отвергает эту мысль: – Это старое дело. Бумажки теряются.

– А мог ли Бобби забрать эти записки?

Она сердито цедит:

– Ты несерьезен, Джо! Подумай лучше о себе.

– А он мог видеть видеозапись?

Она качает головой, отказываясь говорить дальше. Я не могу этого допустить. Без ее помощи моя невероятная теория рушится. Торопливо, словно опасаясь, что она может остановить меня, я рассказываю ей о хлороформе, китах и ветряных мельницах, о том, как Бобби месяцами водил меня за нос, проникая в жизни всех близких мне людей.

Спустя какое-то время она кладет мою постиранную одежду в сушилку и подливает мне вина. Я иду за ней на кухню и перекрикиваю визг блендера, измельчающего орехи. Она посыпает ими кусочки тостов, сдобренных молотым черным перцем.

– Вот поэтому мне и надо найти Руперта Эрскина. Мне нужны его заметки или воспоминания.