– Нет, – не глядя, отвечает он.

– Ты должен это знать, Ник.

Он идет дальше, а она следует за ним и говорит, говорит, и в глубине пульсирующей толщи камня открывается еще одна камера, чуть лучше освещенная. И опять крики боли и девичий плач.

– Смотри, – говорит она.

Коста прислоняется к грязной стене. Ему трудно дышать. Собственное тело кажется диковинной, вышедшей из-под контроля машиной. К своему ужасу, он возбуждается. Видя это, она касается его паха.

– Иногда мы становимся животными.

– Нет, – отвечает он. – Только когда это себе позволяем.

И тут снова звучит знакомый голос:

– Смотри, козел, смотри и учись.

Скрытая в тени фигура терзает сзади девушку, которая сидит, оседлав спинку большого кресла, повернув к ним лицо. Руками она держит себя за ноги, и Ник сразу вспоминает невинную детскую игру – тачка, тачка!

В глазах Элеанор Джеймисон стоят слезы. Сквозь годы она смотрит на них умоляющим взглядом. В голове Ника Косты звенят два голоса – один юный и невинный, другой старый и всезнающий.

Мужчина увеличивает темп, входя в нее с грубой, чудовищной силой. Она кричит от боли. Она умоляет Ника вмешаться.

– Это всего лишь сон, детка, никто не может изменить прошлое, – ворчит старый голос.

И тут он слышит ее крик:

– Я скажу, я скажу, я скажу!

Ничего не меняется – даже ритм движений пыхтящего мужчины.

Он входит в нее еще глубже. Кресло подается вперед, и его лицо в маске попадает в полосу света – кривое, отвратительное.

Ник старается не смотреть, но маска пялится на него пустыми черными глазницами, старческий голос смеется:

– Смотри, козел, смотри.

А в углу, в темноте, таится еще одна пара блестящих юных глаз, испуганных, не желающих выдавать свое присутствие.