– Дело обстоит так, миссис Стомарти, – начинаю я. – Вам нужна песня Джимми. А мне – моя девушка.

– Эту песню Джимми написал не один. Мы вместе ее делали.

– Приберегите эту милую ложь для других журналистов. Я собственными ушами слышал песню. Ваш муж написал ее много лет назад, скорее всего, для другой женщины.

Клио глубоко затягивается. Но ее рука не дрожит. Она смотрит мне в глаза и говорит:

– Таггер, тебе что – жить надоело?

Я чувствую, как у меня на затылке волосы встают дыбом.

– Это хорошая песня, – говорю я, – кто бы ее ни написал.

– Чертовски хорошая песня, – с усмешкой соглашается Клио.

– И мы сделаем ее еще лучше, – вставляет Лореаль. – Когда мы ее обработаем, это будет совсем другая песня, не такая, как у Джимми.

Мы с вдовой игнорируем его реплику. Я говорю:

– Когда вы вернете мне Эмму, вы получите то, что хотите.

– И все диски, что ты с него записал.

– Их тоже. Можете не сомневаться.

Джерри, потягивающий свою колу, презрительно фыркает. Я не могу удержаться и поворачиваюсь к нему:

– Знаешь, чем я врезал тебе тогда ночью в моей квартире? Замороженным вараном.

Джерри инстинктивно дотрагивается до своей повязки.

– Именно так, крутышка. Глаз тебе выбил стосемидеся-тисемифунтовый слабак, вооруженный только мертвой рептилией. Тебе будет о чем рассказать внукам, когда они спросят, что случилось с твоим глазом.

– Ты, мешок с говном, закрой рот, – огрызается Джерри.

– Это не смешно, приятель, – снова встревает Лореаль.

– Клио, мне очень жаль, что вас там не было, – говорю я. – Ваш боец увидел море крови на полу, решил, что я умер, и сбежал. Но я-то был жив.