Здесь она жила собственной жизнью. Ей разрешили употреблять вегетарианскую пищу. На ней не было вещей животного происхождения. Даже кожаного шнурка. И ни одного лейбла, логотипа, который мог бы напоминать о всемирной эксплуатации. Волокин наблюдал за ней. Это было чистое тело. Голое дыхание. Словно рот без единой пломбы.

Воло предложил ей косячок. Она отказалась. Он спросил, можно ли ему присесть. Она снова отказала. Русский все-таки сел, решив идти напролом.

Он принялся скручивать косяк, следя за ней краешком глаза. Очень черные волосы, подстриженные под Клеопатру. Не лицо, а маска из древнегреческой трагедии. В черном топе и спортивных штанах. Кожа да кости. Такую худобу он встречал только у нариков, чью плоть сожрала наркота.

Но это была мнимая хрупкость. Франческа Баталья одним ударом пятки могла расколоть семь сложенных гипсовых плиток. Он видел ее в деле в Берси, когда спортивные состязания перешли в показательные выступления.

— За что ты здесь?

— За теракты.

— Какие теракты?

— Антиглобалистские.

Голос не был хриплым, как он ожидал, — а ведь у всех итальянок хриплые голоса. Ее акцент придавал особый вес каждому слову. Что-то вроде замедленного эффекта, от которого каждая ее фраза звучала пронзительно, завораживающе.

Волокин закурил косяк. У него дрожали руки.

Он проговорил с иронией, о которой тут же пожалел:

— Хочешь восстановить великий мировой баланс? Вынудить транснациональные корпорации вернуть свободу своей рабочей силе?

— Я хочу, чтобы транснациональные корпорации больше не могли называть рабочую силу своей. Чтобы исчезли притяжательные местоимения. Потому что исчезнут эксплуататоры и эксплуатируемые.

Волокин медленно выпустил струйку дыма:

— Это нереально. Просто утопия.

— Это утопия. Как раз поэтому она реальна.

Франческа говорила правду. Человек создан, чтобы мечтать, чтобы сражаться, а не смиряться со своей участью. Таков закон эволюции. Но главное, человек создан для поэзии. Утопия и есть поэзия. А поэзия всегда побеждает реальность.

— Что ты стоишь у меня над душой? — спросила она вдруг. — Решил полюбоваться на зверя в клетке?

Волокин улыбнулся. Вытянулся на мате. Его больше не трясло. Косяк подействовал.

— Я тебя уже как-то видел. В Берси. В девяносто девятом.