— А когда тебя приняли в саму секту?

— Очень скоро. Из-за моего голоса. У меня был талант к пению. Может показаться, что мне повезло, но это не так. Мне угрожала большая опасность.

— Опасность?

— В мире Хартманна за фальшивые ноты приходилось дорого платить.

— Кто руководил хором? Вильгельм Гетц?

— В то время да. Потом были и другие…

— Он вас и наказывал?

— Иногда. Но не сильно. Для колотушек существовали надсмотрщики.

— Как вы жили? Помимо работы в поле и хора?

— Коммуной. Ели все вместе. Работали вместе. Спали вместе. О семье в традиционном смысле и речи не было. Хартманн на практике применял завет Господа Аврааму: «Пойди из земли твоей, от родства твоего».[25] Нашим единственным семейным очагом была Колония. И в какой-то степени мы обретали там тепло. Дальше было хуже.

— Дальше?

— Когда мы достигали половой зрелости. Утратив ангельские голоса, мы переходили к агогэ.

Слово вызвало у Волокина смутные ассоциации.

— Что это? — спросил он.

— Греческое слово, относящееся к спартанской традиции. В античные времена дети спартанцев в определенном возрасте покидали родительский дом, чтобы получить военное воспитание. Именно это происходило в Колонии. Рукопашный бой. Обращение с оружием. Испытания на выносливость. И разумеется, наказания…

— У вас было огнестрельное оружие?

— В Колонии имелся арсенал. Она строилась как крепость. Никто не мог к ней приблизиться. Применялись все технологические новинки в области безопасности. Хартманн страдал паранойей. Он вечно ждал нападения. Не говоря уже об Апокалипсисе, которым он угрожал нам с утра до вечера. Сумасшедший дом.

Русский попробовал представить себе жизнь этих детей, растерянных, подвергавшихся наказаниям, в мире, где законом служил болезненный бред одного-единственного человека. От этой мысли ему сделалось дурно. Всегда одно и то же. Мысль о страданиях детей затрагивала в нем какую-то тайную струнку. Чувствительное место, которое он не желал бередить.

— Расскажи нам о наказаниях.

— Мой мальчик, это не для слабонервных.