Волокин видел, что не хватает центрального фрагмента мозаики. Способного объяснить, почему все произошло именно теперь.

— Гетц работал на вас уже тридцать лет. Он участвовал в похищениях детей, в пытках, руководил хорами. С чего бы вдруг в нем проснулась совесть? Отчего в шестьдесят четыре года он решил заговорить?

— Он понял, что наши исследования становятся слишком опасными.

— Почему?

На этот раз от улыбки Хартманна Волокин похолодел.

— А ты не догадываешься? Наконец мы добились цели. У нас есть крик.

— Это невозможно…

— Шестьдесят лет исследований и жертв привели к желанному результату. Мы доказали, как верны были предвидения моего отца. Если быть честным, мы сделали лишь первые шаги. Пока только один мальчик владеет этой техникой. Но благодаря ему мы разработаем методику обучения.

Волокина охватил ужас. Он подумал о ребенке-боге, способном убивать своим криком. Вспомнил мальчишек в масках, напавших на него на площади.

— Вы и для меня уготовили такой конец?

Хартманн приблизился к нему и медленно сложил ладони:

— Нет. Никаких личных счетов, Седрик. Ты для нас даже не предатель. Но ты легавый. А легавые заслуживают особого обращения.

Горло у него пересохло. Затылок покрыла испарина.

— Особое обращение?

Хартманн кивнул. Его люди схватили Волокина. Земля ушла у него из-под ног. Внутри все оборвалось. В руках у одного из мужчин был крохотный шприц. Второй заломил Волокину руки.

— Я вверяю тебя нашим врачам. Ты увидишь, что они разработали весьма изощренные процедуры.

Волокин закричал. Но крик застрял в горле. Если повезет, голос так и не вырвется наружу. И он умрет молча.

77

77

Арро, шесть часов утра.