Не успел я отнести это к очередному японскому чуду, как клерк сказал, что я могу туда поехать хоть завтра. А Маша – нет. Потому что монастырь – мужской.

Я не поверил. Клерк молниеносно нарисовал мне левой рукой на тонкой полупрозрачной гостиничной бумажке номер и набрал его еще раз, протянув мне трубку и уверив, что на той стороне понимают по английски.

В монастыре с шепелявой готовностью подтвердили факт вопиющей половой дискриминации. Я бы даже сказал, половой сегрегации. Заодно выяснилось, что позвонил я в их саппоровский филиал Чуодзи. А сам монастырь находится у черта на рогах. Шесть часов от Саппоро на автобусе до местечка Хороконай (туда мы с Машей не забирались, даже о существовании такого монастыря не подозревали), а оттуда пешком около 30 км по горным тропам. И ни телефона, ни интернета там нет, не было и вряд ли когда-нибудь будет.

Именно туда, к настоятелю Окаму и собирался человек из России, которого они называли Ирия Донесокое.

Начинается…

Я скосил взгляд на Машу пытаясь понять, насколько радикально она относится к половой сегрегации в данном конкретном случае. Она не изменилась в лице.

– Предлагаю, пойти в бар и выпить кофе. Наши вещи принесут в номер.

По дороге к бару Маша не произнесла ни слова. Но придраться было не к чему. К немотивированному молчанию могут придираться или отмороженные люди, или люди, абсолютно уверенные в себе. Что, кстати, одно и то же.

В воздухе запахло скандалом, избежать которого последние несколько дней мне было все труднее и труднее. Но теперь, когда монастырь нашелся?! Хм…

Мы сели за столик. Я спросил, можно ли воспользоваться телефоном. Нам принесли трубку. Я предупредил, что позвоню за границу. Официантка вежливо поклонилась.

– Вопросы нашей личной жизни не могут решаться без Антона?

И невинный взгляд в потолок. Зря. Лучше бы била на жалость.

– Когда дело касается не только моей личной жизни, но и физической жизни некоторых близких мне людей можно и посоветоваться. Да?

– Советуйся.

Маша была грустна и спокойна. Мне это не понравилось. Обычно, когда мы с ней ругались раньше, она выбирала в качестве главного оружия язвительность.

– Маша! Я что должен был сказать, что раз там они в этом монастыре сексуальные расисты, то значит эта линия расследования закрывается? Так что ли?

– Я была под пулями уже два раза. И я готова пойти под них в третий раз.

И снова эта покорность гейши.

– Маша, какие пули в дзен-буддистком монастыре?

– Никаких. Поэтому меня туда и не приглашают.