– Эсэмэсок нет?

– Эсэмэсок нет.

– Главное, не перезванивай. А то запеленгуешься.

Услышав мой вполне резонный совет, Мотя резко поднялся:

– По-моему, пацаны, пора сваливать. Здесь потекло такое говно, что мы из него не выплывем. Мне кстати, сегодня ночью на чердаке сон приснился. Я не хотел рассказывать. Я вообще в сны не верю. А мне они, главное, и не снятся. Но тут, блин, раз пошла такая тема… Короче… Приснились пирамиды. Подземные. Каменные.

– В Тоскане? – осторожно поинтересовался я.

– Ну да.

Мотя начал смотреть на меня как на фокусника.

– Ты беспокоился о сохранности фресок? Боялся грунтовых вод?

– Да!!! Откуда ты знаешь?

– Это из анекдота.

Мотя чуть не задохнулся от ярости.

– Из какого на хрен анекдота? Я не знаю такого анекдота. А если это, блин, анекдот, а не страшный сон, то откуда он такой взялся? Может, сам анекдот оттуда?

Антону эта мысль понравилась.

– Хм… Оттуда? Придуман специально…

– Ребята! Смотрите!!!

По ОРТ уже несколько минут шел рекламный блок и тут рекламу чипсов сменил очень странный ролик: каменная темная скульптура лица женщины с закрытыми глазами в фас на еще более темно коричневом каменном фоне. Музыка, сопровождавшая ролик не то, что завораживала, а просто сводила с ума. Справа и слева от женщины было написано по два слова. Точнее три слова и число. Калипсол был написан так: КА****ОЛ. Все остальные слова – как обычно. ДЕЙР-ЭЛЬ-БАХРИ, ОДИНОЧЕСТВО и, разумеется, 222 461 215. Голова не двигалась. Слова не двигались. Вообще ничего не происходило. Только играла сумасшедшая музыка. С завываниями, перезвонами, плачем и черт знает каким ритмом. После обычной рекламы этот ролик выглядел, как послание пришельцев.

Мы смотрели в телевизор, как зомби. Я рефлекторно по старой привычке прикидывал хронометраж ролика. 20 секунд. Нет изменений. 40 секунд. Все то же самое. Голова, три слова и число. Но где то на 50-ой секунде голова медленно открыла каменные глаза. Открыла и через несколько секунд закрыла.

Лучше бы она этого не делала. Лучше бы картинка висела как заставка. Глаза были настоящие. И глаза были страшные. На темно-коричневом фоне скульптуры – постепенно раскрывались абсолютно белые склеры, зеленая радужка и черные зрачки. Мне, например, стало конкретно плохо. Мотя схватил бутылку, стоявшую на столе и метнул ее в телевизор.

«Не попадет с такого расстояния», – почему то подумал я, но Мотя попал. Телевизор хрустнул, рассыпался в трещинках, но не погас. Совершенно озверевший Мотя направился к нему, но Антон взял у меня пульт и просто переключил программу. Мотя остановился и оглядел сауну совершенно звериным взглядом.