Платон понимал это существенное свойство образования, а потому построил свой образец республики вокруг крепкой системы обучения. Когда бы он осознал, что знания, полученные за время обучения, меняются, что образ мышления отражает обстоятельства бытия, тогда, наверное, одарил бы нас писанием на веки веков. Но Платон постиг лишь единичную Истину, под которую подвел границы всего учения. Справедливость. Сладостное слово, но не более того. Приняв же Справедливость за мерило, Платон обратил практическую идею в идеал. Ученый, въедливо постигающий человеческую природу, понимает, что люди в своих поступках либо в понимании самих себя не руководствуются ни такой Истиной, ни всеобъемлющим Благом. А если и руководствуются, то не очень-то ревностно следуют их велениям. Таким образом, все эти истины и блага не имеют влияния в делах политических и коммерческих.

Это не означает, что вожди-правители не в силах наставить население, используя образование, если оно получает ясно осознанную цель. Но делать так можно лишь до тех пор, пока сия цель упрочает всеобщую незыблемость. Когда же образование начинает производить личности, чей взгляд простирается за пределы политической и коммерческой жизни, оно как общественное установление приходит в негодность. На придание образованию данного качества могут уйти века, как было в древней Спарте, и это так же связано с жестокостью, как и с целесообразностью. Само собой разумеется, что желающие пользоваться властью должны бдительным оком взирать на образование, с тем чтобы знания, им распространяемые, находились в согласии с политическими и коммерческими нуждами времени. Образовывать — значит умышлять хитростью. Вот, должно быть, основная мудрость руководства людьми.

Более того, образование позволит хорошо надзирать за воинственным устремлением людей к переменам, подстегивая его в один отрезок времени и одерживая в другой. Самому же этому устремлению всегда должно позволяться цвести пышным цветом. Вот истина непререкаемая: стоит народу почувствовать, что необузданная его воинственность обрела препоны, как он тут же принимается рвать самое ткань образа правления точно так же, как дикий зверь рвет когтями прутья своей клетки. В пределах общественной незыблемости народу следует дозволять его прихоти и причуды, его страсти, его деспотические выходки. Однако народ никогда не должен ощущать огораживающих его стен. Поддерживать сие тонкое равновесие — задача правящих и образования.

И все же напрашиваются вопросы: «Разве не воинственность есть то самое семя, из какого произрастает потрясение? Как надзор за обучаемым поможет удержать его отца от бунтарства?» Постигшие суть бунта легко отделываются от таких вопросов по нескольким основаниям. Во-первых, бунт вызревает на протяжении поколений: учите дитя хорошо, и в его преданности не останется места для сомнения. Затем — потрясение порождается скрытым недовольством, каковое пробивается наружу, сокрушая мир и покой: дайте этой враждебной силе продуманный исход, и она перестанет грозить вам. И в-третьих, бунтующий вопиет против лишений, дурного обращения либо несправедливости; такие проявления жестокости вызревают годами, а потому в молодых их можно подавить задолго до того, как пагуба от них разрастется до опасных размеров. Вот и все, что я скажу о возможных опасностях бунта.