— Вы не шутите?

— Вы что, не доверяете мне?

— Не знаю.

Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, и ей вдруг стало стыдно. Она не имела права рассчитывать на его доверие, особенно после того, что случилось на кладбище. Воспоминания о той ночи до сих пор преследовали ее: перед глазами возникал Корсак, беспомощный, брошенный в темноте, и она — такая эгоистка, озабоченная лишь погоней. Она не могла смотреть ему в глаза и предпочла отвести взгляд, сосредоточившись на его мясистой руке, из которой торчала трубка капельницы.

— Мне так совестно, — сказала Риццоли. — Честное слово.

— За что?

— За то, что не сразу кинулась вас искать.

— О чем вы говорите?

— Вы что, ничего не помните?

Он покачал головой.

Она замолчала, вдруг осознав, что он действительно ничего не помнит. И она может не продолжать этот разговор, а он никогда не узнает, что она предала его. Возможно, молчание было бы самым легким выходом из положения, но она знала, что не сможет жить с такой ношей.

— А что вы помните о той ночи на кладбище? — спросила она. — Самое последнее?

— Последнее? Я бежал. Кажется, мы вместе бежали, верно? Преследовали преступника.

— Что еще?

— Помню, я страшно разволновался.

— Отчего?

Он фыркнул.

— Оттого что не мог догнать какую-то девчонку.

— Ну, а потом?

Он пожал плечами.