Она изучает меня словно кошка, готовая к прыжку.
Она изучает меня словно кошка, готовая к прыжку.
— По-моему, ты злишься, Уоррен.
По-моему, ты злишься, Уоррен.
— А разве у меня для этого нет причины? — Мой взгляд падает на мое никчемное тело, неподвижно распластанное на кровати. Я даже больше не думаю о нем как о своем теле. Да и с чего бы я стал так думать? Это просто куча чужой плоти.
А разве у меня для этого нет причины? — Мой взгляд падает на мое никчемное тело, неподвижно распластанное на кровати. Я даже больше не думаю о нем как о своем теле. Да и с чего бы я стал так думать? Это просто куча чужой плоти.
— Ты злишься на ту женщину-полицейского, — говорит она.
Ты злишься на ту женщину-полицейского, — говорит она.
Столь очевидный вывод даже не заслуживает ответа, поэтому я молчу.
Столь очевидный вывод даже не заслуживает ответа, поэтому я молчу.
Но доктор О'Доннелл любит копаться в чувствах, срывать кожу с ран, обнажая сырое кровавое месиво. Она уже учуяла, что здесь пахнет чувствами, и теперь ей хочется поковыряться в этой тонкой материи.
Но доктор О'Доннелл любит копаться в чувствах, срывать кожу с ран, обнажая сырое кровавое месиво. Она уже учуяла, что здесь пахнет чувствами, и теперь ей хочется поковыряться в этой тонкой материи.
— Ты все еще думаешь о детективе Риццоли? — спрашивает она.
Ты все еще думаешь о детективе Риццоли? — спрашивает она.
— Каждый день.
Каждый день.
— И каковы твои мысли?
И каковы твои мысли?
— Что именно вы хотите знать?
Что именно вы хотите знать?