Я понимал истерику, которая случилась с ней в машине, когда она узнала, что я тоже был когда-то влюблен в Черил. Но это была истерика, и ничего больше. Я верил, что теперь, когда поднятая пыль улеглась, она смогла понять, насколько неверным был ее вывод. Я был не таким, как Деннис.

Не было такого, что я просто хотел ее, потому что она была внешним подражанием Черил; их схожесть таяла по мере того, как я знакомился с ней. И от того, что она пропала, мне было радостно и легко. В конечном счете, это сходство всегда, скорее, пугало, чем возбуждало. Одно дело, когда она была вокалисткой «Stingrays», — далекий сценический образ Черил. Но если бы она, сняв одежду, оказалась точной копией Черил, настолько, что каждая родинка оказалась бы на своем месте — конечно, это был бы просто кошмар.

На самом деле, я никогда не хотел по-настоящему, чтобы она была Черил. Ни семнадцатилетней Черил, ни тридцатичетырехлетней Черил. И я был уверен, что она уже поняла это.

И еще я был уверен в том, что она поняла: я — ее последняя надежда. Ей предстояли тяжелые времена. Законники, наверное, спасли бы ее от Фронтеры — даже если бы ее признали виновной в соучастии мне тогда, на встрече выпускников, приговор наверняка вынес бы условный срок, — но впереди у нее было пожизненное за решеткой в Малибу.

Если только я не найду способа вытащить ее оттуда.

Как я мог проверить эти свои рассуждения? Конечно, через Луизу. Я вспомнил, что она дала мне свой личный номер телефона перед тем, как мы уехали от нее. В кармане слаксов, которые были на мне в тот день, я отыскал бумажку с номером и набрал его. Никто не ответил. Я еще несколько раз в этот день набирал номер Луизы, попробовал в полночь и в два часа ночи, а потом на следующий день, и на следующий. Может, она куда-нибудь уехала? Неожиданно взяла отпуск и уехала. Я не мог винить ее за это. Пока что в прессе не упоминалось, что именно она укрывала нас, но суд присяжных уже потребовал от следствия разобраться в этом вопросе. И все же, она должна была знать хоть что-то. Шарлен почти наверняка оставила Луизе какое-нибудь сообщение для меня.

И какое же? «Скотт, наконец-то я прозрела. Я все так же люблю тебя, очень люблю, милый». Или же: «Иди на хер и подохни там, козел!» Когда мне удавалось рассуждать здраво, я приходил к выводу, что очень даже может быть и второе.

Еще я как-то ночью попытался позвонить Норрайн. Ее номер был снят с обслуживания.

Я набрал номер, по которому можно было связаться с мамой в Гватемале, и оставил сообщение. Через несколько часов она перезвонила мне. Не то, чтобы она была сильно нетрезвой, но видно, там шла какая-то пьянка. Да, она уже слышала о том, что произошло. У нас получился славный долгий разговор. Впервые хоть кто-то вроде бы поверил взгляду с моей стороны на все эти события. Но к концу беседы мама стала давать советы, слышать которые я не хотел. «Родной, забудь ты об этой девушке. Она тебя не стоит».