— Уилл! — обрывает она меня. — Ты же знаешь, мне очень стыдно за это.

— Да, знаю. Просто я хочу, чтобы и он об этом знал. — И ты тоже, Патриция. Ты тоже. — Иными словами, — договариваю я, — ты не собираешься со всем этим мириться. Не согласна ни в какую! Если найдет коса на камень, подашь в суд на него и на его досточтимую фирму по обвинению в ущемлении твоих прав на сексуальной почве. И баста!

— Не знаю, Уилл.

— Ты бы предпочла, чтобы тебя уволили.

— Нет! Просто я хочу сказать… мне страшно. Ты же знаешь, что я терпеть не могу затевать открытые ссоры.

— Речь о том, как ты будешь жить.

— Может, мне не стоило уходить из отдела по рассмотрению апелляций, — канючит она. — Может, там мне и нужно было работать.

Вот оно что. Теперь мы подбираемся как раз к тому месту, где собака зарыта. Ее гложет страх, что она — ни на что не годная дуреха, не заслуживающая своей нынешней работы. Если ты всю жизнь тянул лямку государственной службы, то волей-неволей начинаешь думать, что там и есть твое место до скончания века. Начинаешь трусить.

Но это же не так. Каждый заслуживает лучшей участи, клянусь, Патриция, и ты заслуживаешь! Иначе тебя бы там не было. Поэтому, Патриция, кончай вздор молоть, молча прошу я. Кончай вздор молоть в том, что касается тебя самой. И нашей Дочери.

— Не знаю, — говорю я. — Но я так не думаю. Я лишь высказываю свое мнение, но я так не думаю.

Наступает пауза.

— Хорошо, — наконец говорит она. — Я подумаю.

— Вот и славно.

— Я рада, что мы с тобой поговорили.

— Я тоже. Я знаю, ты примешь правильное решение. Каким бы оно ни было.

— Надеюсь… надеюсь. — Я слышу испуганные нотки в ее голосе. Решение обещает быть нелегким. Иным людям так и не удается его принять.

— Дай мне знать, когда надумаешь, — говорю я, вежливо давая понять, что разговор окончен.

— Уилл, — отвечает она, прежде чем я вешаю трубку, — спасибо тебе.

Не говори глупостей, будь ты на моем месте, ты бы тоже так поступила.