Вокруг них слышался несмолкаемый писк — сигнал нападения. Напрасно Мюфлие и Кониглю раздавали щедрые пинки направо и налево. Напрасно под их каблуками часто погибали наиболее неосторожные твари. Бесчисленные орды крыс снова строились густыми колоннами.

Писк становился пронзительным, точно призывная труба, и легионы крыс, точно разъяренные турки, лезли по ногам, туловищу, плечам и рукам несчастных.

Тогда борьба принимала грандиозные размеры. Мюфлие начинал яростно встряхиваться, он срывал с себя этих чудовищ с острыми зубами, и тогда его платье разрывалось, оставляя отверстия, способствующие их прожорливости.

Кониглю катался по земле, давя крыс своей тяжестью. Тогда враги отступали в боевом порядке, чтобы через несколько минут возобновить нападение.

И эта пытка продолжалась вот уже много дней!

О! Как далеки были от них радости дома Соммервиля!

Куда делись восхитительные паштеты, чудесные фрукты и старые вина? Куда исчезло тонкое белье и мягкая мебель? Где ты, счастье?

Кониглю был великолепен. Он ни разу не упрекнул Мюфлие, который толкнул его на поиски приключений.

Кониглю стал фаталистом. Это случилось потому, что не могло не случиться.

Это. Но что такое «это»?

Быть мучимым, терзаемым, повешенным, конечно, мало радости. Но не знать, что именно угрожает, чувствовать висящий над головой меч и не знать, когда он опустится! Вот это ужасно!

И наши оба приятеля напрасно ломали себе голову. Конечно, первое имя, которое они вспоминали, было имя Бискара, но они-то знали его.

Король Волков был груб, вспыльчив. Он не стал бы сдерживать свой гнев. Если бы они попались в его руки, то он уже давно убил бы их!

Но кто же? Кто?

Нельзя сказать, что они не пытались что-нибудь сделать, чтобы добыть сведения, но это «что-нибудь» было очень расплывчато.

Каждый день — утром или вечером — это им было трудно определить, потому что, по словам поэта, «В могиле всегда ночь», каждый день раздавался один и тот же стук, что-то отворялось, и в темноте, к которой их глаза привыкли, как глаза ночных животных, Мюфлие и Кониглю видели появлявшуюся в воздухе черную раскачивающуюся линию.

Это была гибкая палка, на конце которой висел кусок черного хлеба.

Провизия на день.

Тогда они начинали кричать, звать, спрашивать. Палка не является одна. За ней предполагается рука, за рукой — голова, у головы — рот.

Но этот рот оставался нем, несмотря на все мольбы, и рука исчезала. Оставшись одни, приятели разделяли между собою горький хлеб несчастья.