На пороге, придерживая плечом дверь, держа обеими руками бесшумный пистолет, стояла киануфобичка.

— Вы один из роботов, — торжественно сказала она. — Именно поэтому вы совершенно не обращали на меня внимания во время сеансов. Машины не станут заботиться о настоящих людях, таких, как я.

Ариман увидел в ее глазах то всю жизнь внушавшее ему страх качество, которое не заметил прежде: она была одной из «всезнаек», тех девчонок, которые видели его насквозь, которые дразнили его взглядами, самодовольными улыбками и хитро переглядывались у него за спиной, которые знали о нем что-то такое, чего не знал он сам. После того как ему исполнилось пятнадцать и он обрел свой прекрасный облик, «всезнайки», казалось, разучились проникать сквозь его маску, и он перестал бояться их. И вот это…

Он попытался поднять «беретту» и выстрелить в нее, но обнаружил, что его парализовало.

Она нацелила пистолет ему в лицо.

Она была реальностью и фантазией, правдой и ложью, воплощением радости и смертельной серьезности, всем сущим для всех сущих и тайной для самой себя — квинтэссенцией человечества своего времени. Она была выскочкой, разбогатевшей дурой с унылым, как ложка, мужем, но она была и Дианой, богиней луны и охоты, чье бронзовое копье пронзило Майнетт Лаклэнд в палладианском особняке в Скоттсдэйле после того, как та убила из пистолета своего отца и разбила молотком голову матери.

Как весело было тогда, но как невесело сейчас.

Патока. Романтические помои. Эпигонство. Недостойно.

«Моя богатая Диана. Я ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу тебя. Ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу».

— Кончай, — сказал он.

Богиня опустошила обойму ему в лицо, и призрак облетающих лепестков зыбко растаял в цветах и свете луны. И в огне.

* * *

Как только они с Дасти выскочили из лифта, Марти сразу же заметила женщину, стоявшую в открытой двери приемной Аримана в дальнем конце коридора. Судя по розовому костюму, напоминавшему работы Шанель, это была та же самая женщина, которая вошла в лифт следом за Скитом. Почти сразу же она шагнула вперед и скрылась из виду.

Марти опрометью летела по коридору — даже Дасти отстал от нее на полшага — и думала при этом о зачарованном Нью-Мексико и двух трупах на дне древнего колодца. О чистоте падающего снега — и всей крови, которую он скрыл. Она думала о лице Клодетты — и сердце Клодетты. О красоте хокку — и отвратительном применении этой красоты. О великолепии зеленых вершин — и пауках, вылупляющихся из яиц под защитой скрученных листьев. Вещи видимые и невидимые. Вещи явные и сокрытые. Мелькнувшая впереди вспышка имела веселый розовый цвет, младенчески розовый цвет, цвет вишневых лепестков, но Марти почувствовала в ней тьму, розовый яд.