— Затопек, — окликнула его Хоуп Бенеке.

— Да ладно вам, ван Герден, не обижайтесь. Берите.

— Билли! — сказал Мпайипели.

Ван Герден смерил худощавого паренька оценивающим взглядом:

— Ты меня не запугаешь!

— Ударь меня, частный сыщик, покажи, на что ты способен! — Сентябрь держался насмешливо, вызывающе. Он искушал.

Ван Герден, обозлившись, пошел на него — и тут же потерял равновесие, почувствовал, что падает. И вот он уже лежит на дорожке рядом с домом матери, колено Билли Сентября у него на груди, а палец тычет в горло. Сентябрь широко улыбнулся:

— Японская ассоциация карате, четвертый дан. Ты со мной не шути, приятель! — Он слез с ван Гердена и протянул ему руку, помогая встать.

40

40

Нагел.

Капитан Биллем Нагел, полиция ЮАР, отдел убийств и ограблений.

Первое, что я услышал, был звук пускаемых газов. Он невероятно долго, просто бесконечно портил воздух, пока я шел по коридору, направляясь к его кабинету. Когда я вошел, он поднял голову и взглянул мне в глаза, нисколько не смущаясь. А потом протянул руку.

Он всегда страдал от газов, но нисколько не стыдился своей привычки. Впрочем, у него было много привычек, не принятых в приличном обществе.

Нагел был наглым. Нагел был сексистом, расистом, бабником. Охотился за каждой юбкой. Он был хвастуном, лжецом, любил пустить пыль в глаза.

Нагел был болезненно худым человеком с торчащим кадыком. Голос у него был низкий, и он им гордился. Он любил звук собственного голоса и все, что этот голос произносил.

Нагел одевался безвкусно и жил безвкусно, питался фастфудом из ресторана «Жареная курочка по-кентуккийски», «потому что моя старушка, так ее и растак, не станет готовить, хоть ее убей». Его кабинет провонял газами и отрыжкой от жареной курицы. Воняло и в салоне «форда-сиерра», нашей с ним общей патрульной машины. Вонь стала неотъемлемой частью моего повседневного существования.

Нагел был моим наставником в отделе, которым руководил полковник Вилли Тил, и я полюбил его, как брата.

Из музыки Нагел уважал «АББА», нашу Кору Марию («Ван Герден, эта женщина доводит меня до экстаза!»). Классику он презирал. Говорил: «Твое классическое говно сводит меня с ума». А единственным его чтением была колонка «Советы страдающим от безнадежной любви» в женском журнале, который он стащил в приемной врача. Вечера после работы он коротал в любимых барах с «ребятами» и хвастал количеством, разнообразием и красотой своих внебрачных половых актов, которые он уже совершил и скоро совершит снова. А потом поздно ночью, пьяный, но прочно стоящий на ногах, он возвращался «в тюрьму», как он говорил, «к законной жене».