Ван Герден ничего не ответил.

— Кемп передает вам привет. Говорит, насчет вас можно не беспокоиться. Мол, сорняки живучие.

— Кемп! — Ван Герден покачал головой. — Такой чуткий, такой заботливый.

Хоуп криво улыбнулась.

— Вам надо отдыхать, — сказала она.

— Все только и твердят мне это.

Утром, когда он выписывался из больницы, пока одевался и складывал вещи, ему принесли посылку — старую коробку из-под вина. Коробка была завернута в коричневую бумагу и перевязана лентой. Ван Герден был один, когда вскрывал посылку. Внутри была записка в белом конверте, написанная на тонком листе бумаги до ужаса аккуратным почерком: «Я получил по ранду за доллар, потому что банкноты очень старые. Алмазы пошли лучше. Вот твоя половина».

И внизу — буква «О», обозначающая «Орландо».

Коробка была доверху набита пачками туго перетянутых двухсотрандовых купюр.

Ван Герден закрыл коробку.

Кровавые деньги.

В его доме было чисто, все сияло и блестело. Прежние занавески заменены на другие, легкие, белые с желтым и светло-зеленым; через них проникали лучи солнца. На столе стояли цветы.

Мама!

Мыться пришлось в раковине, чтобы под душем не намокли повязки. Ван Герден оделся, медленно побрел к гаражу, сжимая в руке ключи от пикапа. У двери пришлось немного отдохнуть. Голова кружилась. Он сел за руль.

В госпитале его попросили подождать. Мед брат пошел предупредить Бестера Бритса.

— Полковник сказал, что вы можете войти, но вам нельзя долго оставаться. Он пока еще очень слаб. И говорить не может. Ему предстоит операция на голосовых связках. Он общается с помощью блокнота и ручки, но быстро устает. Поэтому, пожалуйста, не задерживайтесь.

Ван Герден кивнул. Медбрат придержал ему дверь.

Бестер Бритс был бледным как смерть. Исхудал, осунулся, голова в бинтах, в сгибе локтя капельница.