— Тебе должно быть известно. Ты ведь знаешь меня.

— Никогда не видел.

— Поройся в памяти, Суханов.

— Я не знаю, кто ты такой, — сказал Суханов, пристально вглядываясь в Шабе. — Это какая-то ошибка.

Шабе печально улыбнулся:

— Никакой ошибки тут нет.

Он полез в карман и достал смятую записку. Это был клочок бумаги, на котором охранник НКВД, некогда пытавший Шабе, написал имя своего начальника, перед тем как его настигла неминуемая месть Шабе, то есть смерть.

— Узнаешь почерк? — спросил он Суханова.

Тот взял листок, прочитал свое имя, запятнанное пожелтевшими каплями крови, и услышал, как Шабе произнес:

— Это написал один твой коллега, которого больше нет. А ты тогда носил бороду.

Суханов похолодел. Он поднял голову и снова всмотрелся в лицо старика, пытаясь вспомнить.

— Твоими стараниями я рано постарел, — сказал Шабе. — Я еще тогда постарел.

— Столько лет прошло…

— Ну конечно… Предатель Шабе… Троцкистско-бухаринский центр… Какая гениальная выдумка!

— Это была… плохая игра. Приказы…

— Нет. Ты следовал своему призванию, Суханов.

— Это были годы сталинских репрессий. Жестокие годы, они ушли навсегда…

— Но не для меня, товарищ. Я ненавижу мучителей.

Сказав это, он выстрелил Суханову в затылок.

Свершилась справедливость. Спустя сорок лет. Наконец-то Шабе мог предать забвению прошлое, которое так мучило и преследовало его. Впервые старик ощутил тяжесть всех своих лет. Лет, количества которых не знал даже он сам, лет, которые уходили в ту далекую эпоху, когда идеология еще не была выдумкой.