Единственным ньюйоркцем, который, похоже, не испытывал желания пощипать моих детишек за щечки, оказался старик в больничном халате. Пряча в кулаке сигарету, он быстро отъехал в кресле-каталке от входа в Раковый центр — а именно туда мы и направлялись. Полагаю, ему тоже было о чем подумать.

— Ой, смотри-ка, Том, — сказала своему мужу полная женщина, когда мы всем стадом пытались втиснуться в лифт. — Учитель привел детишек, чтобы они попели рождественские гимны. Как мило, правда?

Такое нам часто слышать приходится. Сам я ирландец, зато детки мои — все они приемные — настоящий радужный букет. Трент и Шона — чернокожие, Рикки и Джулия — латиноамериканцы, Джейн — кореянка. А рядом с ними я, парень ростом метр девяносто, этакий увалень. Никому и в голову не придет, кто я такой на самом-то деле. А на самом деле я старший детектив убойного отдела нью-йоркской полиции.

— А вы знаете «Это случилось в ясную ночь»? — Тетка, похоже, намертво в нас вцепилась.

Я хотел было отшить ее, сказав, что ничего мы не знаем, но Брайан, мой старшенький, тоненьким голосом сообщил:

— Нет, мэм, не знаем. Зато мы знаем «Колокольчики звенят».

И пока мы поднимались на пятый этаж, мои дети с чувством исполняли «Колокольчики звенят», а выходя из лифта, я заметил на глазах у этой женщины слезы. Ее отпустили из больницы на время, вдруг понял я, а теперь она возвращалась, и мой сын уладил положение почище любого дипломата из ООН. Мне захотелось поцеловать его в лоб, однако одиннадцатилетний пацан телячьих нежностей не потерпит, поэтому я просто хлопнул его по спине, как мужчина мужчину.

Когда мы проходили мимо столика дежурной медсестры, Крисси с Шоной, держась за руки, распевали песенку «Руди, олененок мой». Две эти малышки — фарфоровые куколки, да и только, обе в пышных платьицах, с бантиками на голове. Это их старшие сестры, Джулия и Джейн, так нарядили.

Нет, детишки у меня великолепные. Потрясающие. И так хорошо все понимают — просто диву даешься.

В самом конце коридора, возле открытой двери палаты 513, сидела в кресле исхудавшая женщина в цветастом платье и в бейсболке, прикрывающей безволосую голову.

— Мам! — завопили детишки, и топот двадцати ног потряс больничную тишину.

От жены моей осталось не так много, чтобы ее могли обвить двадцать ручонок сразу, однако детишкам это каким-то образом удалось. Она держалась на морфии, кодеине и прочей химии, однако единственным, что полностью избавляло ее от боли, были наши встречи — мгновения, когда к ней прижимались все наши утята сразу.

— Майкл, — шепнула мне Мейв. — Спасибо тебе. Спасибо. Они такие красивые.