– Сдать все электронное оборудование? – произнес он заикаясь. – Телефоны, камеры… какая в этом необходимость?

Он умоляюще посмотрел на капитана, но тот хранил мрачное молчание.

Литтон нажал кнопку. Из репродукторов по всему кораблю послышался треск, потом свист. Дэвид Бейли прокашлялся, с отвращением посмотрел на листок в руке и начал читать. Голос у него дрожал.

* * *

Эва внимательно посмотрела на Тительмана – не спит ли он? Дон полулежал на диване с закрытыми глазами. Уже пару часов в капитанской каюте царила полная тишина, нарушаемая лишь еле слышным отсюда хрустом ледяных глыб.

Выслушав длинный рассказ Агусто Литтона, Дон не задал ей ни единого вопроса. Он словно перешел в другое измерение – закрыл глаза и смолк. Что он думает по поводу всей этой истории, Эва могла только догадываться. Но почти наверняка сомневается в ее правдивости.

Между тем все, что рассказал Литтон, было правдой – от первого и до последнего слова. Годы уже начали сливаться между собой, ей было трудно точно датировать то или иное событие – но то, что она и ее отец жили слишком долго, было горькой, неоспоримой истиной. Инъекции, которые ей делали, когда она была подростком, были болезненны, после них остались шрамы и другие, еще более тяжелые последствия, но задачу свою они выполнили. Так же, как и у отца.

Они остановили биологические часы, встроенные в каждого живущего на земле человека, остановили генетический будильник, поставленный на определенное время. Спустя девяносто лет после первой инъекции клетки ее тела по-прежнему ухитрялись воспроизводить сами себя без малейших дефектов и мутаций.

Может быть, кожа стала чуть тоньше, суставы не такие гибкие… Но в остальном ее тело, так же как и у брата в шахте, было словно законсервированным… В том, что этот проклятый туннель, этот вход в Подземный мир поставил их вне времени, заключалась горькая ирония. Они словно уравнялись – брат и сестра. Мертвец и живая женщина.

Цена, заплаченная ей, была непомерно высока. Она не могла иметь детей. Но тогда никто даже не догадывался, что инъекции могут дать такое осложнение. Отец всегда говорил, что это непостижимый подарок судьбы, что долг этот невозможно вернуть, – и до поры до времени она верила ему безоговорочно.

Иногда Эва спрашивала себя: живет ли она в самом деле? Потому что жизнь – это возможность выбора, а выбора у нее никогда не было.

За исключением разве что Стокгольма… Она прожила со своим мужем почти двадцать лет, до и после войны, но потом он умер, и она вернулась под крыло отца.

Единственное, что их объединяло, – оба тосковали по Улафу, чья жизнь кончилась так рано. И то она иногда сомневалась – тоскует ли отец по Улафу или просто не может примириться с утратой креста и звезды Стриндберга?