— Кинотеатр Монроуза, в полночь, — повторил Каллахан.
— Где это? — спросила она.
Каллахан закончил юридическую школу в Джорджтауне.
— Не уверен, но думаю, что это в непристойном районе.
— Он был гомосексуалистом?
— Я слышал разговоры. Очевидно.
Они сидели на краю кровати, обернув ноги простыней. Президент распорядился о неделе национального траура. Флаги приспустить. Завтра закрываются федеральные учреждения. Простой организации похорон недостаточно. Он болтал еще что-то в течение нескольких минут, по-прежнему глубоко опечаленный, даже потрясенный, очень человечный, но тем не менее Президент и гражданин, четко несущий службу. Он вздохнул с открытой улыбкой дедушки, полной доверия, мудрости и утешения.
На лужайке перед Белым домом появился репортер Эн-Би-Си и заполнил пробелы в речи Президента. Полиция молчит, но, по-видимому, на данный момент нет подозреваемых, как и не за что зацепиться. Да, оба судьи находились под охраной ФБР, которое никак не комментирует это событие. Да, «Монроуз» — место, облюбованное гомосексуалистами. Да, много угроз раздавалось в адрес обоих, особенно Розенберга. И может быть много подозреваемых, прежде чем найдут истинного.
Каллахан выключил телевизор и направился к створчатой двери, где утренний воздух был более насыщенным.
— Нет подозреваемых, — пробормотал он.
— Я могу назвать как минимум двадцать, — сказала Дарби.
— Да, но почему такое сочетание? С Розенбергом понятно, но почему Дженсен? Почему не Мак-Дауэл или Янт? Оба, несомненно, еще большие либералы, чем Дженсен. Не вижу смысла. — Каллахан сел у дверей в кресло-качалку и взъерошил волосы.
— Я приготовлю еще кофе, — сказала Дарби.
— Нет, нет. Я проснулся.
— Как твоя голова?
— Нормально, но я поспал бы еще часика три. Думаю, что надо отменить занятия. Я не в настроении.
— Отлично.
— Черт, я не могу поверить в это. Этот дурак занимает две должности. Что означает восемь к девяти, т. е. выбор в пользу республиканцев.
— Они должны быть поддержаны в первую очередь.
— Мы не будем признавать Конституцию через десять лет. Это печально.