От заснувшей Никки так приятно пахнет детским шампунем.

Теперь, когда квартира наполнилась тишиной, я располагаюсь в гостиной, где провожу время в праздности и безделье. Между пальцами у меня ножка бокала с белым вином. Наконец-то наступает та блаженная минута, когда можно снять колготки. Утомительный день позади, и я роюсь в мыслях, пытаясь определить, что же там затаилось, прежде чем из этого вырастет что-то новое в оранжерее мечтаний. Снаружи проникают обычные звуки ночного города: ветер, завывающий в вентиляционных трубах, шум проезжающих машин, вопли резвящихся подростков, доносящиеся из соседнего квартала. Над имитацией камина висит копия Модильяни «Узколицая девушка», в чьем загадочном взгляде я всегда узнавала себя. Когда здесь жил Чарли, я могла часами взирать на эту картину, поскольку мне не хотелось шататься по квартире, в то время как поэт переживал муки творчества. Из кабинета Чарли, который мы превратили в спальню, в гостиную вплывали облачка синего дыма от крепких сигарет, которые он свертывал вручную. Чарли курил табак тех марок, которые встречаются в вестернах — «Баглер» и «Флаг», и мог запустить свои толстые пальцы в кисет и свернуть самокрутку, даже не отрывая глаз от страницы. Он настолько уходил в себя, когда писал, что становился абсолютно глухим ко всему, что творилось вокруг. Даже взрыв атомной бомбы остался бы им незамеченным. Однако Чарли требовал, чтобы в доме было тихо, пока он не закончит писать, то есть пока у него не пройдет вдохновение, — и только одному Богу было известно, когда это произойдет. Поэтому я обычно работала здесь, с чашкой чая, съеживаясь от страха всякий раз, когда чашка звякала о блюдце, зомбированная любовью, несчастная беженка в собственном доме.

А когда суета рабочей недели отступает на задний план, и зал суда разжимает свои отвратительные щупальца, и исчезает страх, эти воспоминания подобны отравленной стреле, которая вонзается в мое сердце и наполняет его ядом простейшей истины. Я слишком занята, суетлива и перегружена заботами. Все это верно. Но я знаю и другой секрет. В глубине души, там, где рождаются чувства и желания, я ощущаю голод и жажду. Я жажду близкого общения с другими людьми. Я одинока. И это не просто послеразводный синдром. Даже когда я жила с Чарли, это чувство годами не покидало меня, и я жила, задаваясь вопросом, сколько же это будет продолжаться.

А затем, совершенно неожиданно, по-воровски крадучись, в мое сознание возвращается мысль, окруженная ярким нимбом искренности и чистосердечия, с которыми она была высказана.