— Я в этом сомневаюсь. Кроме того, у неё осталась одна почка. Ей всё равно не стоило бы беременеть.

— Я ей скажу. Выберу наиболее подходящий момент.

— Я сделал всё, что мог, Джимми.

— Я знаю. И не могу выразить свою признательность только словами. Отныне и до конца жизни вы будете обеспечены выпечкой.

Доктор Корнелл ушёл, но день продолжался, и я по-прежнему держался настороже, чтобы меня не застали врасплох неприятные сюрпризы, которые, возможно, увидел мой дедушка в последние минуты своей жизни. И при этом продолжал думать о бесплодии Лорри. Для меня это было грустное известие, но не более того. Она, возможно, решила бы, что это трагедия.

Отдохнув, папа вернулся с сандвичами с ростбифом, оливковым салатом, фисташково-миндальным тортом.

Позже, когда я на несколько минут заглянул к Лорри в палату интенсивной терапии, она сказала:

— Панчинелло все ещё жив.

— Он в тюрьме строгого режима. Беспокоиться не о чем.

— Всё равно я буду беспокоиться.

Слабенькая, она закрыла глаза.

Я постоял у кровати, глядя на неё, потом прошептал:

— Ты уж меня прости.

Она, оказывается, не спала. Спросила, не открывая глаз:

— За что мне тебя простить?

— За то, что втянул тебя в эту историю.

— Никуда ты меня не втягивал. Ты спас мне жизнь.

— Когда ты вышла за меня замуж, моё заклятье легло и на тебя.

Она открыла глаза, встретилась со мной взглядом.

— Послушай, человек-блин. Никакого заклятья нет. Есть только жизнь.