— Si,[22] это моя работа.

«Мясо» (в итальянском языке слово came означает одновременно мясо и плоть) — весьма специфическое понятие, чтобы должным образом описать предмет моей страсти; это плоть, которая овладела мной, хотя единственная ее разновидность, которую я пробовал в ранние годы, некогда ходила на четырех лапах или имела крылья. Мясо является плотью, и наоборот, даже слово «плоть» фиксирует настоящий вкус, концентрированный экстракт страсти, которая властвует надо мной, и я бесконечно потворствую ей. Плоть — это моя любовь; мясо — это то, чем она становится после того, как я расточаю над ним свое творческое кулинарное искусство. Однако, как вы увидите по ходу моего повествования, я использую слова «плоть» и «мясо» как взаимозаменяемые; исключительно ради удобства и разнообразия.

Это недоработанный материал моего творческого гения. Я выбрал его (или, скорее, он выбрал меня), как художник выбирает, работать ли ему с акварелью или с маслом, как композитор может выбрать специализацию на опере; это утонченная и таинственная вещь, это тесное единение человека и стихии, и большинство может сказать, что это не случается посредством чистого внутреннего размышления — скорее, здесь присутствует процесс, который можно назвать Высшей Волей (я позаимствовал эту фразу у Шопенгауэра), вовлеченной с самого начала. И кто знает, где было это начало? Почему Палестина восторгалась человеческим голосом? Почему Микеланджело был влюблен в прохладную гладкость мрамора? Почему Альберт Эйнштейн отказал себе в страстном интеллектуальном романе с физической структурой вселенной? Это вопросы, на которые нет ответа, и, следовательно, они бессмысленны. Мой affaire du соеиr[23] с плотью классифицируется в пределах того же измерения: это служит высокой метафизике загадочной dharma, некой неумолимой цели судьбы — как я уже сказал, выработкам Высокой Воли — которая свивает текстуры нашего бытия воедино на одинокой фабрике. Вопреки бормотанию Баллетти о грудях и сосках.

Мой отец: безобидный идиот

Мой отец: безобидный идиот

Как вы скоро узнаете, мне было не так уж много лет, когда я обнаружил — весьма драматичным способом — что не хочу быть никем, кроме как шеф-поваром, настоящим мастером кулинарных искусств; действительно, их волшебство и тайна, их ревниво охраняемые секреты, великолепие их техники и инструментов интриговали и очаровывали меня даже еще до того, как я стал достаточно высоким, чтобы дотянуться до ручки двери в кладовку. Будучи ребенком — действительно не знаю почему — я обычно проводил часы, слоняясь по кухне: отмеряя, взвешивая, принюхиваясь, пробуя, сочиняя; мой отец, — самое безобидное, что можно сказать о нём — это то, что он безобидный идиот, — тратил много энергии, пытаясь убедить и склонить меня к тому, что он считал более подходящими увлечениями, вроде заводных поездов или футбола. Я помню единственный случай, когда он исполнил акт благородного насилия надо мной — за некий незначительный домашний проступок, природа которого ускользнула из моей памяти. Он бил меня по голым ягодицам битой для крикета; эту биту он купил на мой одиннадцатый день рождения в тщетной надежде, что она может пробудить во мне интерес к игре. Он заставил меня снять штаны и трусы, и лечь поперек подлокотника его любимого кресла, мое лицо уткнулось в пухлое пружинистое сидение. Я все еще вспоминаю запах теплой, потертой кожи, обогащенный пикантным острым запахом пота с его задницы, впитывающегося годами.